«Я сидел в том стамбульском кафе так долго
Что пухлый мальчик, который продавал розы людям на улице
Вырос, похудел, обзавелся тремя русскими женами и умер,
Написав в завещании: „Ни одной розы на моей могиле“»
Cтихи Дениса Сорокотягина — зарисовки изменившейся реальности. Автор говорит об эмиграции и о потере привычных опор. В его текстах — растерянность человека посреди задыхающегося мира и невозможность дать ответы другим. Но рефлексия автора — не манифест, а размышления о личном пути, который обещает быть долгим.
Денис — актер, режиссер, художественный руководитель «DAS-театра». Пишет пособия для детских музыкальных школ, сочиняет и исполняет песни. Автор книг «Во всем виноват Бэнкси», «Синдром Шишигина», «Изменение формы».
Что пухлый мальчик, который продавал розы людям на улице
Вырос, похудел, обзавелся тремя русскими женами и умер,
Написав в завещании: „Ни одной розы на моей могиле“»
Cтихи Дениса Сорокотягина — зарисовки изменившейся реальности. Автор говорит об эмиграции и о потере привычных опор. В его текстах — растерянность человека посреди задыхающегося мира и невозможность дать ответы другим. Но рефлексия автора — не манифест, а размышления о личном пути, который обещает быть долгим.
Денис — актер, режиссер, художественный руководитель «DAS-театра». Пишет пособия для детских музыкальных школ, сочиняет и исполняет песни. Автор книг «Во всем виноват Бэнкси», «Синдром Шишигина», «Изменение формы».
— Эти стихотворения написаны по следам поездки в Стамбул в октябре 2022 года, когда казалось, что границы навсегда очерчены и их уже невозможно перейти. Я поехал в Турцию с прекрасными людьми, мы не отдыхали, не бежали, мы работали на книжных встречах, преодолевая оцепенение от новостей, пили турецкий кофе non-stop в редких перерывах и смотрели по сторонам, выхватывая осколки незнакомой нам действительности. Мои стихотворения — это попытка остановки, понимания, где я сейчас и где я буду потом. Кажется, я так ничего и не понял, но теперь у меня есть об этом стихотворения. Благодарю команду «Фальтера» за внимание — к нам.
***
Я сидел в том стамбульском кафе так долго
Что пухлый мальчик, который продавал розы людям на улице
Вырос, похудел, обзавелся тремя русскими женами и умер,
Написав в завещании: «Ни одной розы на моей могиле»
Я сидел в том кафе так долго
Что уличные музыканты — кларнет, барабан, гитара —
Отыграли последнюю жигу
И, обнявшись, простились с друг другом
И распалось буйное трио
На солистов, навек замолчавших
Я сидел в том кафе так долго,
Что дети в русской школе, с которыми я флексил для их тик-тока
(Говорю «их», потому как мой всё еще заблокирован)
Эти дети, ни минуты не сидевшие на месте
— тогда —
Уже отбирают телефоны у своих детей, чтобы те учились
Чтобы в головы их падали крепкие как нут знания, а не задувал южный ветер
Много ли надо ума флексить на камеру
Я сидел в том кафе слишком долго,
Что само слово — флексить — вышло из моды и чата
Рядом с кафе росло дерево
Оно казалось лишним, вставным, ненужным
Рядом с деревом сидела женщина в черной чадре
Она была как дерево, такой же ошибкой, общим местом
Рядом с ней лежал раскрытый мусорный пакет,
В котором, как кусочки мозаики, переливался мусор
Кусочки пиццы, остатки овощей и фруктов, корочки
Женщина брала мусор-пазл в руки очищала его от налипшей грязи, волос, мелких крошек, это
Ювелирная работа — очищать мусор от мусора
Выкладывая узор из самых лучших, самых достойных пазлов
Я сидел в том кафе так долго,
всё ждал, что женщина закончит свою монотонную работу
Встанет с земли, насытив себя и ребенка,
который лежал рядом с ней как куколка бабочки,
Я слышал его крик нетерпения.
Он был голоден, зол, обессилен
Женщина дала ему грудь
Не отрываясь от пазла
И ничего не хотела менять
И ребенок затихший тоже
Я сидел в том кафе так долго,
Что успел обо всём передумать
успел всех увидеть
простить, кого не прощал
Обнять, кого не обнимал
Понять, кого не понимал
Так и не смог, не осталось сил
Черная бабочка села на то самое дерево
Впервые почувствовав радость полета
Она — первая из нас, кто смогла оторваться от земли
Только ей с высоты видна та мозаика, тот вечный узор
Где ничто не кажется лишним,
Вставным и ненужным
Все давно на местах
И есть смысл закончить
Попросив счет
***
Я сидел в «Прайме» и ел пшенную кашу по-восточному с халвой
Вкусно, особенно если не утром, как положено, а вечером
Шел дождь, он начался уже после моего прихода в «Прайм»
Зашла женщина лет шестидесяти, в руках две дамские сумочки, обернутые в целлофановые пакеты
Очень удобно — подумал я
Эта женщина зашла в «Прайм» переждать дождь — подумал я, отправляя ложку каши в рот
Редко люди этого возраста заходят в «Прайм»
Бывает, но крайне редко (дорого, непонятно, чаще дорого)
Если я доживу до этих лет, и «Прайм» тоже доживет
И мы совпадаем в одном жизненном поле
Я буду ходить туда, даже если у меня не будет денег на обед
На кофе я как-нибудь насобираю,
хотя он здесь не такой уж и классный и дорогой, конечно
Тогда будет еще дороже и вряд ли лучше
Женщина подошла ко мне и спросила:
«И что мне теперь с этим делать?»
Я честно сказал, что не знаю
Она продолжила:
«Если скол на чашке, а я пила из нее. Как теперь быть?»
«Ничего страшного — говорю я ей — Вас что-то беспокоит?»
«Да, режет рот» — отвечает
«Не волнуйтесь вы так, всё будет в порядке»
(Почему я так в этом уверен?)
И спрашиваю для еще большей уверенности:
«Она скололась, когда вы пили? или раньше еще,
И вы просто не заметили скола?»
«Раньше. Просто не заметила. И что мне теперь с этим делать?»
«Всё будет хорошо» — сказал я неуверенно
Понимая, что хорошо уже вряд ли будет
«Не волнуйтесь» — повторил ей и себе
Потому как сам разволновался не на шутку
Даже аппетит пропал
Кашу не доел
Вспомнил, как маленьким баловался с водочной стопкой
Налил в нее морс и выпил, зажав стопку между зубов
Стекло было тонкое и сразу растрескалось, осыпавшись в мой рот
Я побежал сплевывать в ванную
Видел кровь в раковине, успел порезать десну
Я не задавал вопрос: а что теперь будет?
Я его долго выплакивал вместе со страхом,
С болью за неудавшуюся шалость
Сродни возмездию и какому-то даже року
В детстве это невозможно сформулировать
Но этот рок ощущается слишком обостренно
Мол, всё, крышка, черта перейдена, ведь еще не знаешь, что всё кончится не так быстро, и мир не рухнет от одного случайного скола
Но желание повторить плачевный опыт
отпадает само собой
Женщина с сумками-пакетами подошла к другому столику
И снова спросила, уже у девушки
И что ей теперь делать?
Девушка стушевалась и, видимо, тоже не нашла, что сказать, и как-то глупо улыбнулась
Продавец в «Прайме», худой и вытянутый, как балетный артист, завис посреди зала, смотря на женщину и качая головой
Дождь всё идет
И какой-то осколок радуется или оплакивает
сепарацию
А горло режет фантомная боль утраты
И не знаешь, что с ней делать.
Автор обложки: Ева Реген
Хотите больше текстов о важном, литературе и свободе? Подписывайтесь на телеграм-канал «Фальтера», чтобы не пропустить.
Если вам нравится наша работа, можете поучаствовать в сборе средств — это очень поддержит редакцию. Спасибо 🖤
Я сидел в том стамбульском кафе так долго
Что пухлый мальчик, который продавал розы людям на улице
Вырос, похудел, обзавелся тремя русскими женами и умер,
Написав в завещании: «Ни одной розы на моей могиле»
Я сидел в том кафе так долго
Что уличные музыканты — кларнет, барабан, гитара —
Отыграли последнюю жигу
И, обнявшись, простились с друг другом
И распалось буйное трио
На солистов, навек замолчавших
Я сидел в том кафе так долго,
Что дети в русской школе, с которыми я флексил для их тик-тока
(Говорю «их», потому как мой всё еще заблокирован)
Эти дети, ни минуты не сидевшие на месте
— тогда —
Уже отбирают телефоны у своих детей, чтобы те учились
Чтобы в головы их падали крепкие как нут знания, а не задувал южный ветер
Много ли надо ума флексить на камеру
Я сидел в том кафе слишком долго,
Что само слово — флексить — вышло из моды и чата
Рядом с кафе росло дерево
Оно казалось лишним, вставным, ненужным
Рядом с деревом сидела женщина в черной чадре
Она была как дерево, такой же ошибкой, общим местом
Рядом с ней лежал раскрытый мусорный пакет,
В котором, как кусочки мозаики, переливался мусор
Кусочки пиццы, остатки овощей и фруктов, корочки
Женщина брала мусор-пазл в руки очищала его от налипшей грязи, волос, мелких крошек, это
Ювелирная работа — очищать мусор от мусора
Выкладывая узор из самых лучших, самых достойных пазлов
Я сидел в том кафе так долго,
всё ждал, что женщина закончит свою монотонную работу
Встанет с земли, насытив себя и ребенка,
который лежал рядом с ней как куколка бабочки,
Я слышал его крик нетерпения.
Он был голоден, зол, обессилен
Женщина дала ему грудь
Не отрываясь от пазла
И ничего не хотела менять
И ребенок затихший тоже
Я сидел в том кафе так долго,
Что успел обо всём передумать
успел всех увидеть
простить, кого не прощал
Обнять, кого не обнимал
Понять, кого не понимал
Так и не смог, не осталось сил
Черная бабочка села на то самое дерево
Впервые почувствовав радость полета
Она — первая из нас, кто смогла оторваться от земли
Только ей с высоты видна та мозаика, тот вечный узор
Где ничто не кажется лишним,
Вставным и ненужным
Все давно на местах
И есть смысл закончить
Попросив счет
***
Я сидел в «Прайме» и ел пшенную кашу по-восточному с халвой
Вкусно, особенно если не утром, как положено, а вечером
Шел дождь, он начался уже после моего прихода в «Прайм»
Зашла женщина лет шестидесяти, в руках две дамские сумочки, обернутые в целлофановые пакеты
Очень удобно — подумал я
Эта женщина зашла в «Прайм» переждать дождь — подумал я, отправляя ложку каши в рот
Редко люди этого возраста заходят в «Прайм»
Бывает, но крайне редко (дорого, непонятно, чаще дорого)
Если я доживу до этих лет, и «Прайм» тоже доживет
И мы совпадаем в одном жизненном поле
Я буду ходить туда, даже если у меня не будет денег на обед
На кофе я как-нибудь насобираю,
хотя он здесь не такой уж и классный и дорогой, конечно
Тогда будет еще дороже и вряд ли лучше
Женщина подошла ко мне и спросила:
«И что мне теперь с этим делать?»
Я честно сказал, что не знаю
Она продолжила:
«Если скол на чашке, а я пила из нее. Как теперь быть?»
«Ничего страшного — говорю я ей — Вас что-то беспокоит?»
«Да, режет рот» — отвечает
«Не волнуйтесь вы так, всё будет в порядке»
(Почему я так в этом уверен?)
И спрашиваю для еще большей уверенности:
«Она скололась, когда вы пили? или раньше еще,
И вы просто не заметили скола?»
«Раньше. Просто не заметила. И что мне теперь с этим делать?»
«Всё будет хорошо» — сказал я неуверенно
Понимая, что хорошо уже вряд ли будет
«Не волнуйтесь» — повторил ей и себе
Потому как сам разволновался не на шутку
Даже аппетит пропал
Кашу не доел
Вспомнил, как маленьким баловался с водочной стопкой
Налил в нее морс и выпил, зажав стопку между зубов
Стекло было тонкое и сразу растрескалось, осыпавшись в мой рот
Я побежал сплевывать в ванную
Видел кровь в раковине, успел порезать десну
Я не задавал вопрос: а что теперь будет?
Я его долго выплакивал вместе со страхом,
С болью за неудавшуюся шалость
Сродни возмездию и какому-то даже року
В детстве это невозможно сформулировать
Но этот рок ощущается слишком обостренно
Мол, всё, крышка, черта перейдена, ведь еще не знаешь, что всё кончится не так быстро, и мир не рухнет от одного случайного скола
Но желание повторить плачевный опыт
отпадает само собой
Женщина с сумками-пакетами подошла к другому столику
И снова спросила, уже у девушки
И что ей теперь делать?
Девушка стушевалась и, видимо, тоже не нашла, что сказать, и как-то глупо улыбнулась
Продавец в «Прайме», худой и вытянутый, как балетный артист, завис посреди зала, смотря на женщину и качая головой
Дождь всё идет
И какой-то осколок радуется или оплакивает
сепарацию
А горло режет фантомная боль утраты
И не знаешь, что с ней делать.
Автор обложки: Ева Реген
Хотите больше текстов о важном, литературе и свободе? Подписывайтесь на телеграм-канал «Фальтера», чтобы не пропустить.
Если вам нравится наша работа, можете поучаствовать в сборе средств — это очень поддержит редакцию. Спасибо 🖤