Сегодня — рецензия на несуществующую книгу. Сатирический текст Михаила Гаёхо посвящен кафкианскому миру, где закон алогичен, а русский язык становится настолько политкорректным, что лишает людей пола. Размышления автора о таком утопическом царстве языка родились из его замысла о романе, где были бы отменены слова «война», «голод» и «смерть».
Михаил Гаёхо работал инженером в области информационных технологий. Пишет с 80-х — в основном короткую прозу с уклоном в абсурд и фантастику. Михаил — также автор романов «Мост через канал Грибоедова» и «Кубик 6». Последний получил диплом премии имени Гоголя в номинации «Вий».
Михаил Гаёхо работал инженером в области информационных технологий. Пишет с 80-х — в основном короткую прозу с уклоном в абсурд и фантастику. Михаил — также автор романов «Мост через канал Грибоедова» и «Кубик 6». Последний получил диплом премии имени Гоголя в номинации «Вий».
— У меня была идея написать роман о мире, в котором отменены слова «война», «голод», «смерть», а названия болезней доступны только профессионалам и лежат под грифом «совершенно секретно». Груз для меня неподъемный, но узнав о возможности написать рецензию на несуществующую книгу, я решил тихо высказаться на больную тему.
Вкусный пирог с капуста
Вышедший в прошлом году роман Сергея Пеликанова «Объект преследования» остался не замечен ни критиками, ни, кажется, читателями, но мной прочитан. Мне кажется, этот роман всё же заслуживает внимания.
История начинается с того, что ничем не примечательный бухгалтер Комаров обнаруживает под дверью своей квартиры отрубленную свиную голову.
Зловещее предупреждение? Комаров не видит за собой никакой, условно говоря, вины, но чувство тревожности не оставляет его. И возрастает, когда дверь в парадную оказывается помечена крестом, когда в контекстной рекламе ему назойливо предлагают консервы с изображением свиной головы, когда неадекватный человек в супермаркете заводит разговор о достоинствах копченых свиных ребрышек. И когда его соседа по лестничной площадке однажды находят избитым и без сознания, Комаров думает: «На его месте должен был быть я». Эта кафкианская история длится на протяжении трехсот страниц. Чем она завершается, я говорить не буду, воздерживаясь от спойлеров. Параллельно разворачивается другая история — не менее кафкианская: история человека, обвиняемого в нанесении телесных повреждений соседу Комарова, а также в покушении на совершение аналогичных действий в отношении самого Комарова. Здесь я тоже воздержусь от спойлеров.
На этом можно было бы поставить точку, но по мере того как разворачивается история — одна и другая, — постепенно обнаруживаются любопытные подробности мироустройства, своеобразные культурные ограничения, в которых живут и действуют населяющие роман лица. И эти детали мироустройства, кажется, более интересны автору, чем собственно история, которую он рассказывает.
Первый слой ограничений — это законы и порядки, установленные в мире, где происходит действие романа. Не слишком разумные, но закон не обязан быть разумным, считает С. Пеликанов.
Итак, несмотря на то, что все подъезды и даже лестничные площадки по традиции снабжены видеокамерами, просматривать записанное с них видео запрещено по закону о защите персональной информации. Исключение не делается даже для следственных органов. По той же причине категорически запрещается снимать фото и видео с людьми без их согласия. Для этого на каждый гаджет устанавливается приложение, по умолчанию накладывающее блюр на все лица в кадре. Разумеется, это затрудняет установление личности преступника, так же как доказательство алиби невиновного. Но такие уж правила игры, установленные автором.
Второй слой — это язык. Роман, естественно, написан на русском языке, но с ограничениями на употребление слов, принятыми в мире гипертрофированной политкорректности. Слова, предположительно задевающие чьи-то чувства, объективизирующие субъекта (не знаю, правильно ли я употребляю оба эти термина), исключаются из речи.
Поэтому читатель не сразу и с трудом догадывается, что один из героев романа — хромой, другой — горбатый, еще один, — вероятно, дебил в прямом медицинском смысле. И даже кто из них мужчина, кто женщина — тоже не сразу понятно. В час торжества феминизма слово «женщина», а также «девушка» следует употреблять с осторожностью.
Есть, кстати, претензия к автору, собравшему на страницах романа неправдоподобное количество людей с особенностями.
Исключено из употребления вроде бы безобидное слово «собака» в компании с неблагозвучными «кобель» и «сука». В тексте крупные псы называются лабрадорами или ротвейлерами — независимо от реальной породы, мелкие — таксами или корги.
Отдельно о падежах.
Именительный рулит.
Лично себе автор не позволяет, но персонажи не стесняются.
«Здесь за угол бар на Березовая улица. Зайдем, посидим».
«Селедка под шуба, старинное советское блюдо — мне нравится».
«Будем пить водка».
И всё такое, такое.
Сперва режет слух, но после двухсотой страницы — привыкаешь.
Я думал, это невинный стеб, отчасти дурацкий, с намеком на все эти «празднуйте с „Магнит“», «с „Кока-Кола вкуснее“», «хлеб с „Нутелла“ — лучшее начало». Но понял, что в этой игре слов прячется акт предвидения — мой респект автору: предсказана судьба русского языка, великого и могучего. Я понял это, когда увидел в инете кулинарную страничку, где какая-то женщина, может, даже простая русская баба, предлагает народу свой рецепт «вкусного пирога с капуста».
Литературный редактор: Ева Реген
«Фальтер» публикует тексты о важном, литературе и свободе. Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить.
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤
История начинается с того, что ничем не примечательный бухгалтер Комаров обнаруживает под дверью своей квартиры отрубленную свиную голову.
Зловещее предупреждение? Комаров не видит за собой никакой, условно говоря, вины, но чувство тревожности не оставляет его. И возрастает, когда дверь в парадную оказывается помечена крестом, когда в контекстной рекламе ему назойливо предлагают консервы с изображением свиной головы, когда неадекватный человек в супермаркете заводит разговор о достоинствах копченых свиных ребрышек. И когда его соседа по лестничной площадке однажды находят избитым и без сознания, Комаров думает: «На его месте должен был быть я». Эта кафкианская история длится на протяжении трехсот страниц. Чем она завершается, я говорить не буду, воздерживаясь от спойлеров. Параллельно разворачивается другая история — не менее кафкианская: история человека, обвиняемого в нанесении телесных повреждений соседу Комарова, а также в покушении на совершение аналогичных действий в отношении самого Комарова. Здесь я тоже воздержусь от спойлеров.
На этом можно было бы поставить точку, но по мере того как разворачивается история — одна и другая, — постепенно обнаруживаются любопытные подробности мироустройства, своеобразные культурные ограничения, в которых живут и действуют населяющие роман лица. И эти детали мироустройства, кажется, более интересны автору, чем собственно история, которую он рассказывает.
Первый слой ограничений — это законы и порядки, установленные в мире, где происходит действие романа. Не слишком разумные, но закон не обязан быть разумным, считает С. Пеликанов.
Итак, несмотря на то, что все подъезды и даже лестничные площадки по традиции снабжены видеокамерами, просматривать записанное с них видео запрещено по закону о защите персональной информации. Исключение не делается даже для следственных органов. По той же причине категорически запрещается снимать фото и видео с людьми без их согласия. Для этого на каждый гаджет устанавливается приложение, по умолчанию накладывающее блюр на все лица в кадре. Разумеется, это затрудняет установление личности преступника, так же как доказательство алиби невиновного. Но такие уж правила игры, установленные автором.
Второй слой — это язык. Роман, естественно, написан на русском языке, но с ограничениями на употребление слов, принятыми в мире гипертрофированной политкорректности. Слова, предположительно задевающие чьи-то чувства, объективизирующие субъекта (не знаю, правильно ли я употребляю оба эти термина), исключаются из речи.
Поэтому читатель не сразу и с трудом догадывается, что один из героев романа — хромой, другой — горбатый, еще один, — вероятно, дебил в прямом медицинском смысле. И даже кто из них мужчина, кто женщина — тоже не сразу понятно. В час торжества феминизма слово «женщина», а также «девушка» следует употреблять с осторожностью.
Есть, кстати, претензия к автору, собравшему на страницах романа неправдоподобное количество людей с особенностями.
Исключено из употребления вроде бы безобидное слово «собака» в компании с неблагозвучными «кобель» и «сука». В тексте крупные псы называются лабрадорами или ротвейлерами — независимо от реальной породы, мелкие — таксами или корги.
Отдельно о падежах.
Именительный рулит.
Лично себе автор не позволяет, но персонажи не стесняются.
«Здесь за угол бар на Березовая улица. Зайдем, посидим».
«Селедка под шуба, старинное советское блюдо — мне нравится».
«Будем пить водка».
И всё такое, такое.
Сперва режет слух, но после двухсотой страницы — привыкаешь.
Я думал, это невинный стеб, отчасти дурацкий, с намеком на все эти «празднуйте с „Магнит“», «с „Кока-Кола вкуснее“», «хлеб с „Нутелла“ — лучшее начало». Но понял, что в этой игре слов прячется акт предвидения — мой респект автору: предсказана судьба русского языка, великого и могучего. Я понял это, когда увидел в инете кулинарную страничку, где какая-то женщина, может, даже простая русская баба, предлагает народу свой рецепт «вкусного пирога с капуста».
Литературный редактор: Ева Реген
«Фальтер» публикует тексты о важном, литературе и свободе. Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить.
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤