«Валсарб» Хелены Побяржиной — это история о девочке, играющей со словами; о преследующих ее людях, которые прежде жили в Валсарбе, но после смерти оказались безымянными. Дебютный роман переводчицы и поэтессы вошел в лонг премии «Ясная Поляна» и в финал «Большой книги».
О буквенном мире и нежелании героев услышать друг друга рассказывает критик Мария Лебедева.
О буквенном мире и нежелании героев услышать друг друга рассказывает критик Мария Лебедева.
Мария Лебедева
Хелена Побяржина. Валсарб. Москва: Альпина.Проза, 2023
Быть ребенком — страшно. Не всегда хватает нужных слов описать то, что чувствуешь. Не хватает опыта понять, что из происходящего норма.
Героине «Валсарба» пять, и она взрослеет с каждой страницей — чтобы потом, в конце, вернуться в город собственного детства и прожить заново травматический опыт. И речь не только о воспитании в дисфункциональной семье, но и о совершенно другом: в детстве героиня слышала голоса мертвых — «бывших людей», как сама их называет. Валсарб-Браслав, с его Кладбищем-С-Солдатами и Просто Кладбищем, готов предоставить в избытке неупокоенные души — от погибших военных до жертв Холокоста.
Реконструкция детского здесь нужна для разговора о неизжитом: героиня — будто бы взрослая женщина, вложившая собственные слова и мысли маленькой себе — ведь ей взрослой отчасти по-прежнему пять, и ей по-прежнему больно. «Валсарб» хорошо встраивается в ряд других книг с оптикой мудрого ребенка вроде «Небесного почтальона Феди Булкина» Саши Николаенко — очень одаренного, замкнутого для всех, за исключением значимого взрослого, тонко чувствующего мир (чаще им становится не родитель, а бабушка или дедушка: у героини Побяржиной обожаемый Дед по степени важности «на первом, втором и третьем месте. <…> На четвертом месте Баба»). Драма одаренного ребенка — в том, что сверстники кажутся слишком глупыми, а взрослые не воспринимают всерьез. Кругом неприятные люди, в школе злые дети, родители — дерганая мама и папа с алкогольной зависимостью — никак не могут разобраться, любят ли они друг друга и дочь. Образы мелькают и смешиваются: другие люди похожи для героини на уже привычное ей — на персонажей советских экранизаций сказок, Пан Бог напоминает Деда, один из бывших людей напоминает Мура, Георгия Эфрона — да им и оказывается.
От ранящей реальности (то и дело прорывающейся в обрывках взрослых бесед) героиня уходит в придуманный буквенный мир, читает слова наоборот, и в, казалось бы, бесполезном этом таланте, ей открываются новые смыслы: «Прости меня. Янем итсорп. Я — нем», «Куртка — акт рук, кожа — ажок, дорога — агород, чемодан — надо меч». Этот наоборотный мир, жутковатый от пристального рассматривания под лупой, напоминает атмосферой «Стрекозу, увеличенную до размера собаки» Ольги Славниковой: всё здесь максимально приближено, и каждое событие детской жизни разрастается до эпохальной значимости. Что касается остальных — она наблюдает. За девочкой, выскакивающей из школьного туалета в окровавленных трусах. За мертвыми — теми, что в этом статусе давно и за только что умершей двоюродной сестрой. За Богом, который ведет себя не очень логично. За кем бы то ни было.
Миллениальская литература, от Салли Руни до Ильи Мамаева-Найлза — о невозможности диалога. «Валсарб» же — скорее, о нежелании. Здесь и живые, и мертвые маются бесконечным говорением о себе; чтение слов наоборот — такая ходьба по кругу: как бесконечное выискивание смыслов в давно уже сказанном и прожитом. Книга, задуманная — как можно предположить из аннотации — историей о памяти, не стала и историей постпамяти, когда воображение и проецирование отчасти заменяет факты, а жизнь тех, кто был до тебя, теснит твою личную. Связь героини с бывшими людьми не такова; скорее, они — иллюстрация ее инаковости, античный хор на фоне. Все герои здесь бесконечно одиноки и заняты только собой. Пан Бог Дед (у Саши Николаенко, кстати, — «Бог Мороз») на небе, родители сами по себе, неупокоенные мертвецы — на валсарбском кладбище и, временами, дома у героини — ради самопрезентации в пустоту. Кажется, будто в книге о том, как возможно чувствовать мертвых, не хватает внимания к живым: интереса, сочувствующего взгляда на тех, кто пока что не стал «бывшим человеком», попытки взглянуть на них не как на набор функций. Да и мертвым не то что бы больше свезло: их голоса прорываются сквозь полотно говорения о взрослении, чтобы потеряться в нем. Мертвые не помогают живой девочке, она не то что бы помогает мертвым. Никому не хватает ни сил, ни желания. Попытка прикрикнуть на мальчишку, играющего притащенным с кладбища детским черепом, не оборачивается успехом. Умение глубоко чувствовать боль, рефлексировать — не выходит за рамки собственной личности; может быть, потому мертвым личность бесполезна: героине будто бы неинтересен никто, кроме себя. Они кричат в конце, называют свои имена — они боятся, что громкое обещание «ничто не забыто, никто не забыт» обернется не большим, чем потемневшими табличками, на которые кто-нибудь кинет взгляд и пройдет.
Роль наблюдателя непросто перерасти — с какой стороны ни смотри.
Литературный редактор: Ева Реген
«Фальтер» публикует тексты о важном, литературе и свободе. Подписывайтесь на телеграм-канал, чтобы не пропустить.
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤