Молодость, весна, музыка, долгие ночи и то самое чувство — искреннее и вроде бы ничего не значащее — о котором спустя годы вспоминаешь как о той самой любви.
В рассказе Елены Ивченко «Ручная музыка» нежность соседствует с работой в секс-индустрии, а память о светлом — с совестью, не дающей спать по ночам.
Елена преподает русский язык в университете, работает присяжным переводчиком и ведет занятия по зумбе. Пишет книги для подростков и молодых взрослых. Недавно в издательстве «Городец» вышла ее книга «Там, где всегда хорошо». Ведет телеграм-канал «Обратный перекид».
В рассказе Елены Ивченко «Ручная музыка» нежность соседствует с работой в секс-индустрии, а память о светлом — с совестью, не дающей спать по ночам.
Елена преподает русский язык в университете, работает присяжным переводчиком и ведет занятия по зумбе. Пишет книги для подростков и молодых взрослых. Недавно в издательстве «Городец» вышла ее книга «Там, где всегда хорошо». Ведет телеграм-канал «Обратный перекид».
— Этот рассказ я писала на конкурс «Весеннее обострение» от любимой Creative Writing School. Он про девяностые: микс свободы и опасности, весенний будоражащий запах, ночная танцевальная жизнь. И про тот момент, когда впервые в жизни надеваешь наушники, включаешь плеер — и в голове играет музыка. Ручная, твоя личная.
Ручная музыка
Она танцует: белые волосы плывут, как в замедленной съемке, ладони прижимают к голове кругляши наушников, темные глаза широко раскрыты, рот улыбается чуть криво — странная ее усмешка, сочетающая невинность с искушенностью. Босые ноги невесомо парят над полом, она колышется, как морской анемон, дрейфует под неслышную миру музыку.
***
Гена Коновалов по прозвищу Горбунок не любил весну. Когда в городе начинало попахивать свежей землей и цветущей вишней, накатывала тоска: уже скоро. Дергаться было бесполезно: как-то он психанул и на весь апрель рванул в Тай, хотя и сам не верил, что это поможет. Оно и не помогло.
Ее звали Василина. Беленькая такая девочка, а глаза не васильковые, а карие. Когда она появилась, Гена уже года три вел в «Фаусте» шоу-программу и курировал стрип-зону: просматривал новеньких, собирал деньги за приваты, договаривался, когда клиент желал прокатить одну из феечек по ночному городу. За все это капали проценты, так что Горбунок мог жить безбедно и снимать хату в двух шагах от клуба.
К Гене после шоу частенько залетали подопечные девицы: поточить лясы, обсудить клиентов, выпить хорошего виски. Иногда кто-то оставался до утра, наскоро одарив хозяина дружеским сексом. На рассвете, чмокнув Горбунка в хмурый лоб, феечки покладисто испарялись — уважали Генину утреннюю мизантропию.
А эта не испарилась. Утром он уныло повлекся на звук, прочищая на ходу горло:
— Эм-м, заинька, мы так не догова…
Она обернулась к нему от плиты: блестящеглазая, голоногая, в его, Горбунка, старой футболке. Босые маленькие ступни проплюмкали по линолеуму, пахнуло мятной зубной пастой и еще чем-то сладким, лесным — земляникой, что ли.
Он пил плохо сваренный кофе, ковырял улыбчивую яичницу (два желтка — глазики, рот — мазок кетчупом), слушал, как она щебечет на чуть смешном в столице украинском, — все эти грудные «прыйихала» и «пойихала». И впервые чувствовал себя в этой квартире дома.
Потом наваждение прошло, и Горбунок девочку выставил, чмокнув в упругую земляничную щеку:
— Ага, давай, котенок, до вечера.
Гена не хотел менять свою жизнь — удобную, приятную, скроенную под себя. Василина не напрашивалась, на работе первая не заговаривала, только преданно светила темными глазами.
Ночные посиделки с девчонками незаметно сошли на нет, уступив место томным постельным марафонам и улыбающимся глазуньям. Она молча принимала правила игры. За такую сговорчивость Горбунок даже купил ей как-то подарочек — черный кассетный Sharp¹: наушники на алюминиевой дужке. Василина окрестила плеер ручной музыкой. Все поражалась, что играет прямо в голове и только для нее. Гена глядел, как она счастливо кружит по кухне, придерживая наушники, будто боится, что мелодия вырвется и упорхнет в окошко, — и самодовольно кривился от умиления и жалости.
По меркам стрипа она была неформат: худая, плоскогрудая, чуть зажатая. Непонятно, что вообще в ней нашел Молдаван.
Он был из «своих» бандитов — в девяностых у всех были «свои». Садился за боковой столик, смотрел страшным черным глазом, и рюмка в граблевидной руке казалась наперстком. После выхода Василины он поднимался, подманивал ее длинным пальцем, совал купюры под резинку чулка и тяжело шагал к гардеробу, не глядя по сторонам. Гена слыхал про него всякое и предпочитал не знать, что из этого было правдой.
— Він мене лякає², — жалобно шептала она, уткнувшись в потную от любви шею Горбунка. Гена согласно кивал: его самого Молдаван пугал не меньше.
Он так и не узнал, какая муха укусила «своего» в тот вечер. Может, сладкий весенний ветер долетел и до этих, заросших крепким черным волосом, ноздрей. Молдаван был из тех, кому не отказывают. Кивнув, Горбунок спрятал в карман перетянутую резинкой пачку, без стука вошел в гримерку, поймал ее взгляд в обрамленном огнями зеркале:
— Вась, ну чего, съезди с ним. Рыжая вон говорит, он нормальный, добрый даже, подарки делает, — Горбунок знал секрет успешного вранья: надо самому верить в то, что говоришь. Василина, помедлив, кивнула, и он, облегченно крякнув, убежал объявлять второе отделение.
Больше он ее не видел, по крайней мере, вживую. Говорили, что Молдаван снял ей квартиру на заоблачно высоком этаже — с сауной, бильярдом и барной стойкой.
Летом заходил в «Фауст» некий следователь Петров, приезжала сухая, одетая в черное женщина: глаза карие, как у Василины, а волосы седые, — хотела поговорить с девчонками. Горбунок держался в стороне: о таком лучше думать поменьше.
***
Он и не думает. Только каждый год, когда ветер начинает пахнуть землей и цветами, приходят сны. Будто звонят в дверь, и Гена знает: не надо открывать. Но все равно открывает. За дверью — она, босая, в старой футболке, с плеером.
— Зачем пришла? — спрашивает он тупо, но Василина улыбается, качает головой — не слышу! Просочившись сквозь Горбунка, она плывет на кухню. Из наушников течет ручная музыка, слышная только ей.
Она танцует.
***
Гена Коновалов по прозвищу Горбунок не любил весну. Когда в городе начинало попахивать свежей землей и цветущей вишней, накатывала тоска: уже скоро. Дергаться было бесполезно: как-то он психанул и на весь апрель рванул в Тай, хотя и сам не верил, что это поможет. Оно и не помогло.
Ее звали Василина. Беленькая такая девочка, а глаза не васильковые, а карие. Когда она появилась, Гена уже года три вел в «Фаусте» шоу-программу и курировал стрип-зону: просматривал новеньких, собирал деньги за приваты, договаривался, когда клиент желал прокатить одну из феечек по ночному городу. За все это капали проценты, так что Горбунок мог жить безбедно и снимать хату в двух шагах от клуба.
К Гене после шоу частенько залетали подопечные девицы: поточить лясы, обсудить клиентов, выпить хорошего виски. Иногда кто-то оставался до утра, наскоро одарив хозяина дружеским сексом. На рассвете, чмокнув Горбунка в хмурый лоб, феечки покладисто испарялись — уважали Генину утреннюю мизантропию.
А эта не испарилась. Утром он уныло повлекся на звук, прочищая на ходу горло:
— Эм-м, заинька, мы так не догова…
Она обернулась к нему от плиты: блестящеглазая, голоногая, в его, Горбунка, старой футболке. Босые маленькие ступни проплюмкали по линолеуму, пахнуло мятной зубной пастой и еще чем-то сладким, лесным — земляникой, что ли.
Он пил плохо сваренный кофе, ковырял улыбчивую яичницу (два желтка — глазики, рот — мазок кетчупом), слушал, как она щебечет на чуть смешном в столице украинском, — все эти грудные «прыйихала» и «пойихала». И впервые чувствовал себя в этой квартире дома.
Потом наваждение прошло, и Горбунок девочку выставил, чмокнув в упругую земляничную щеку:
— Ага, давай, котенок, до вечера.
Гена не хотел менять свою жизнь — удобную, приятную, скроенную под себя. Василина не напрашивалась, на работе первая не заговаривала, только преданно светила темными глазами.
Ночные посиделки с девчонками незаметно сошли на нет, уступив место томным постельным марафонам и улыбающимся глазуньям. Она молча принимала правила игры. За такую сговорчивость Горбунок даже купил ей как-то подарочек — черный кассетный Sharp¹: наушники на алюминиевой дужке. Василина окрестила плеер ручной музыкой. Все поражалась, что играет прямо в голове и только для нее. Гена глядел, как она счастливо кружит по кухне, придерживая наушники, будто боится, что мелодия вырвется и упорхнет в окошко, — и самодовольно кривился от умиления и жалости.
По меркам стрипа она была неформат: худая, плоскогрудая, чуть зажатая. Непонятно, что вообще в ней нашел Молдаван.
Он был из «своих» бандитов — в девяностых у всех были «свои». Садился за боковой столик, смотрел страшным черным глазом, и рюмка в граблевидной руке казалась наперстком. После выхода Василины он поднимался, подманивал ее длинным пальцем, совал купюры под резинку чулка и тяжело шагал к гардеробу, не глядя по сторонам. Гена слыхал про него всякое и предпочитал не знать, что из этого было правдой.
— Він мене лякає², — жалобно шептала она, уткнувшись в потную от любви шею Горбунка. Гена согласно кивал: его самого Молдаван пугал не меньше.
Он так и не узнал, какая муха укусила «своего» в тот вечер. Может, сладкий весенний ветер долетел и до этих, заросших крепким черным волосом, ноздрей. Молдаван был из тех, кому не отказывают. Кивнув, Горбунок спрятал в карман перетянутую резинкой пачку, без стука вошел в гримерку, поймал ее взгляд в обрамленном огнями зеркале:
— Вась, ну чего, съезди с ним. Рыжая вон говорит, он нормальный, добрый даже, подарки делает, — Горбунок знал секрет успешного вранья: надо самому верить в то, что говоришь. Василина, помедлив, кивнула, и он, облегченно крякнув, убежал объявлять второе отделение.
Больше он ее не видел, по крайней мере, вживую. Говорили, что Молдаван снял ей квартиру на заоблачно высоком этаже — с сауной, бильярдом и барной стойкой.
Летом заходил в «Фауст» некий следователь Петров, приезжала сухая, одетая в черное женщина: глаза карие, как у Василины, а волосы седые, — хотела поговорить с девчонками. Горбунок держался в стороне: о таком лучше думать поменьше.
***
Он и не думает. Только каждый год, когда ветер начинает пахнуть землей и цветами, приходят сны. Будто звонят в дверь, и Гена знает: не надо открывать. Но все равно открывает. За дверью — она, босая, в старой футболке, с плеером.
— Зачем пришла? — спрашивает он тупо, но Василина улыбается, качает головой — не слышу! Просочившись сквозь Горбунка, она плывет на кухню. Из наушников течет ручная музыка, слышная только ей.
Она танцует.
¹ Популярная в 90-е японская марка музыкальных плееров.
² Он меня пугает (укр.).
² Он меня пугает (укр.).
Литературный редактор: Таня Олефир
Автор обложки: Николай Семенов
«Фальтер» публикует тексты о важном. Подписывайтесь на телеграм-канал, чтобы не пропустить.
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤