Два рассказа Михаила Гаёхо, объединенных названием «Братья», посвящены природе человека. И человек этот даже в альтернативном мире остается собой: например, пьет белую с инопланетянином или мошенничает, притворяясь сотрудником Центрального банка.
Михаил родился в 1947 году, до 2019-го работал инженером в области информационных технологий. Пишет с 80-х — в основном короткую прозу с уклоном в абсурд и фантастику. Михаил — также автор книг «Мост через канал Грибоедова», «Кубик 6» и «Фугу».
Михаил родился в 1947 году, до 2019-го работал инженером в области информационных технологий. Пишет с 80-х — в основном короткую прозу с уклоном в абсурд и фантастику. Михаил — также автор книг «Мост через канал Грибоедова», «Кубик 6» и «Фугу».
— Будучи человеком, трудно посмотреть на человека со стороны. Но что если представить, как на человека смотрит некий инопланетянин? Какое мнение у него могло бы сложиться о виде Homo sapiens? Первое, что, наверное, бросилось бы ему в глаза — это развитая культура истязания. Именно культура, именно развитая — все эти четвертования, сжигания на костре, сажания на кол. Плюс разные виды самоистязания (перечислять не будем). Все это позволяет усомниться: так ли уж разумен этот Хомо?
Кажется, человек тяготится своим разумом и рад от него освободиться.
Ввиду сказанного наш инопланетянин скорее всего счел бы человеческую цивилизацию чуждым природе образованием, которое просуществует весьма недолго.
В тему вспомнилось стихотворение Мандельштама:
Если все живое лишь помарка
За короткий выморочный день,
На подвижной лестнице Ламарка
Я займу последнюю ступень.
К кольчецам спущусь и к усоногим,
Прошуршав средь ящериц и змей,
По упругим сходням, по излогам
Сокращусь, исчезну, как Протей.
Братья по разуму
— Скажи, брат, тебе не бывает стыдно?
Он был то ли с Сириуса, то ли с Венеры. Или откуда еще — не знаю. Для меня без разницы. Для вас — тоже.
Мы сидели, пили белую. Он опускал в стакан таблетки-горошины и они там лопались с тихим звуком. Что-то вроде антидота, я думаю так.
— Скажи, брат, тебе не бывает стыдно? — повторил он.
— Чего мне должно быть стыдно? — спросил я.
— Стыдно того, что ты человек, брат, — сказал он. — Если бы я был человеком, мне было бы стыдно.
— Не понимаю.
— Вы негров вешаете.
— Во-первых, это не мы, — сказал я, — а во вторых, давно уже не вешаем.
— Кто же, если не вы, — сказал он. — Не гамадрилы же, и не австралопитеки. Мне было бы стыдно, если бы мой дедушка вешал негров.
— Мой дедушка не вешал негров.
— Сажать на кол тоже нехорошо. Мне было бы стыдно, если бы мой дедушка сажал на кол.
— И вообще, — сказал я. — Человек — это звучит гордо.
— Че-ло-век, — произнес он по слогам и прислушался. – Нет, брат, не звучит.
Он бросил в стакан горошину. Бросил две горошины. Одна была красная, другая — зеленая. На дне стакана они лопались с тихим звуком.
— Не называй меня больше «брат», — попросил я.
Он был то ли с Сириуса, то ли с Венеры. Или откуда еще — не знаю. Для меня без разницы. Для вас — тоже.
Мы сидели, пили белую. Он опускал в стакан таблетки-горошины и они там лопались с тихим звуком. Что-то вроде антидота, я думаю так.
— Скажи, брат, тебе не бывает стыдно? — повторил он.
— Чего мне должно быть стыдно? — спросил я.
— Стыдно того, что ты человек, брат, — сказал он. — Если бы я был человеком, мне было бы стыдно.
— Не понимаю.
— Вы негров вешаете.
— Во-первых, это не мы, — сказал я, — а во вторых, давно уже не вешаем.
— Кто же, если не вы, — сказал он. — Не гамадрилы же, и не австралопитеки. Мне было бы стыдно, если бы мой дедушка вешал негров.
— Мой дедушка не вешал негров.
— Сажать на кол тоже нехорошо. Мне было бы стыдно, если бы мой дедушка сажал на кол.
— И вообще, — сказал я. — Человек — это звучит гордо.
— Че-ло-век, — произнес он по слогам и прислушался. – Нет, брат, не звучит.
Он бросил в стакан горошину. Бросил две горошины. Одна была красная, другая — зеленая. На дне стакана они лопались с тихим звуком.
— Не называй меня больше «брат», — попросил я.
Радость
Я шел по улице. И он шел.
Мы шли друг другу навстречу.
У него было хорошее лицо, подходящее. Лицо что надо.
— Здравствуй, — сказал я ему. — Здравствуй, Никита.
— Я не Никита, — он остановился.
— А кто же ты?
— Николай, — сказал он, и добавил, помедлив: — А фамилия моя — Зайцев.
— Конечно же, Николай, как я мог спутать, — обрадовался я. — И фамилия та самая — Зайцев. Здравствуй, Николай.
— И ты здравствуй, — сказал он важно.
— Я как раз тебя искал, Николай, потому что дело срочное. Я, видишь ли, сотрудник Центрального банка.
— Понимаю, — кивнул он. — И какие-то мошенники пытаются снять деньги с моего счета?
— Это очень серьезные мошенники, — сказал я.
— Понимаю, — кивнул он.
— Именно так, — сказал я.
— Но еще ведь не поздно? — Он протянул мне айфон. Мобильное приложение было открыто.
— Они уже добрались до твоих денег, Николай, — сказал я, пощелкав кнопками. — Но снять успели совсем немного.
Ну, действительно, я обычно понемногу снимаю.
— Теперь норм, — я вернул ему гаджет.
— Хорошо, что ты меня нашел, друг, а мог бы и не найти, — сказал он.
И мы пошли в бар — выпить за дружбу.
Я тянул коктейль через соломинку и думал о том, как опростились люди за последнюю пару лет. Достаточно представиться сотрудником банка, и никто даже документов не спросит.
А выпив, мы вспомнили, что у Григорий Степаныча как раз выезд. Оказалось, мы оба в теме.
Григорий Степаныч любит выезжать в карете. Ретро нынче в тренде и все такое. Потому в карете.
Мы пошли.
Народ уже выпрягал лошадей. Народ любит Григорий Степаныча.
Нам тоже досталось место у левой оглобли.
И, радостные, помчали.
Солнце искрилось в небе. Пели птицы. Играла музыка. И ветер в лица, и ветер. И радость, радость. Это радость, думалось в голове, радость для всех. Радость для всех, и никто не уйдет нерадостным, никто не уйдет, никто не уйдет...
Мы шли друг другу навстречу.
У него было хорошее лицо, подходящее. Лицо что надо.
— Здравствуй, — сказал я ему. — Здравствуй, Никита.
— Я не Никита, — он остановился.
— А кто же ты?
— Николай, — сказал он, и добавил, помедлив: — А фамилия моя — Зайцев.
— Конечно же, Николай, как я мог спутать, — обрадовался я. — И фамилия та самая — Зайцев. Здравствуй, Николай.
— И ты здравствуй, — сказал он важно.
— Я как раз тебя искал, Николай, потому что дело срочное. Я, видишь ли, сотрудник Центрального банка.
— Понимаю, — кивнул он. — И какие-то мошенники пытаются снять деньги с моего счета?
— Это очень серьезные мошенники, — сказал я.
— Понимаю, — кивнул он.
— Именно так, — сказал я.
— Но еще ведь не поздно? — Он протянул мне айфон. Мобильное приложение было открыто.
— Они уже добрались до твоих денег, Николай, — сказал я, пощелкав кнопками. — Но снять успели совсем немного.
Ну, действительно, я обычно понемногу снимаю.
— Теперь норм, — я вернул ему гаджет.
— Хорошо, что ты меня нашел, друг, а мог бы и не найти, — сказал он.
И мы пошли в бар — выпить за дружбу.
Я тянул коктейль через соломинку и думал о том, как опростились люди за последнюю пару лет. Достаточно представиться сотрудником банка, и никто даже документов не спросит.
А выпив, мы вспомнили, что у Григорий Степаныча как раз выезд. Оказалось, мы оба в теме.
Григорий Степаныч любит выезжать в карете. Ретро нынче в тренде и все такое. Потому в карете.
Мы пошли.
Народ уже выпрягал лошадей. Народ любит Григорий Степаныча.
Нам тоже досталось место у левой оглобли.
И, радостные, помчали.
Солнце искрилось в небе. Пели птицы. Играла музыка. И ветер в лица, и ветер. И радость, радость. Это радость, думалось в голове, радость для всех. Радость для всех, и никто не уйдет нерадостным, никто не уйдет, никто не уйдет...
Редактор: Ева Реген
Фото: Ира Копланова
Ранее «Фальтер» публиковал другие тексты Михаила Гаёхо: два рассказа о цезуре будущего и искусственном интеллекте, рецензию на несуществующую книгу и эпическую поэзию.
Мы делимся текстами о важном. Подписывайтесь на телеграм-канал, чтобы не пропустить.
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤