Тебе восемь: первое сентября, новая форма и пышный букет — жизнь только начинается. И даже нападки главного школьного хулигана можно выдержать. Но только до первого снега.
Рассказ Владимира Антчака «Трус» — это история о взрослении и важных вопросах, на которые приходится отвечать самому.
Владимир живет в Англии. Преподает event management в университете. Отчаянно пытается писать хорошие тексты.
Рассказ Владимира Антчака «Трус» — это история о взрослении и важных вопросах, на которые приходится отвечать самому.
Владимир живет в Англии. Преподает event management в университете. Отчаянно пытается писать хорошие тексты.
— Эта история о мире без взрослых, о молчании и понимании. Сначала появились глаза пса, потом образ героя с букетом пышных цветов, затем запах уходящего лета из детства. И школьный двор с обшарпанными гаражами у забора. И бабушкины теплые руки. Так и написался этот рассказ.
Трус
Я проснулся, умылся, позавтракал, долго провозился с носками и новым ремнем, повесил на плечи рюкзак, взял в руки букет георгинов, бережно завернутый бабушкой в газету, и пошел во второй класс. На улице светило солнце и еще не выветрился запах ушедшего вчера лета.
До школы было совсем недалеко: через дорогу, потом направо — пять минут, и ты уже на месте. По пути мне встретилась собака. Неприметная, серая, худая, с седой шерстью на морде. Она посмотрела на меня, наверное, что-то подумала и отбежала в сторону. Может, ее испугал мой букет, может, шум проехавшего мимо грузовика. Я пошел дальше и забыл про нее.
У дверей меня поджидал Гаврилов. В прошлом году от него я узнал, чем отличается фофан от простого щелбана. Фофан бьют с оттяжкой, средним пальцем. Выходит больнее, чем обычный щелбан. После фофанов у меня несколько дней не сходили шишки на голове. Гаврилов знал об этом и каждый раз предлагал освежить их. Еще ему нравилось делать мне лося. Он просил, чтобы я прижимал ладони ко лбу в виде лосиных рогов, растопырив пальцы. После этого Гаврилов сильно замахивался и бил кулаком по «рогам». Если удар проходил, меня относило в сторону на несколько шагов. Однажды я даже упал, издав крякающий звук. Гаврилов и его друг, Бакаев, долго смеялись и просили повторить «уточку».
Гаврилов отвел меня в сторону и, как обычно, «по-братски» пробил в плечо. Рука онемела, и букет упал на землю. Я сразу потянулся растирать ушиб.
— Деньги есть? — спросил Гаврилов.
Я покачал головой.
— А найду? — Он ощупал пиджак, заставил вывернуть карманы брюк.
— Можно идти? — спросил я.
— Разувайся, — потребовал Гаврилов.
Я помедлил, но все же присел и расшнуровывал новые черные ботинки, которые мы с бабушкой долго выбирали на рынке, присматриваясь, прицениваясь, споря, брать на вырост или впритык.
Гаврилов повертел оба ботинка в руках, прощупал внутри, разочарованно вздохнул и отбросил их в сторону.
— Завтра принесешь, понял? — Он взял меня за края пиджака и не моргая смотрел в упор. Я не выдержал его взгляда.
— Ссышь? — усмехнулся Гаврилов. Он отпустил меня и пошел обратно к школьному крыльцу, нарочно наступив на георгины.
Я подобрал ботинки и обтер их рукавом от пыли. Потом приспустил правый носок и проверил сложенные в трубочку деньги на обед. Как мог, привел в порядок помятый, уже не свежий букет, обулся и побежал на линейку.
***
В конце первой четверти одна за другой шли контрольные. На перемене Гаврилов завел меня в туалет и сильно ударил ладонью по шее:
— Самый умный, что ли? — спросил он. — Теперь леща за каждую пятерку будешь получать. Шея как у гуся станет, — подмигнул он и вышел. Я намочил носовой платок в ледяной воде, хорошо отжал и приложил к шее. Сразу стало холодно и боль отступила.
На контрольной по математике я специально сделал ошибку в расчетах. Четверка — тоже хорошая оценка. В диктанте не поставил две запятые. Но потом неожиданно на трудах получил пятерку за поведение.
После уроков Гаврилов и Бакаев затолкали меня под лестницу. Сюда сносили поломанные парты и стулья.
— Тебя предупреждали? — Гаврилов держал в руках хозяйственную сумку.
— Я не хотел пятерку, — оправдывался я. — И это же не контрольная, а просто за поведение.
Гаврилов надел мне сумку на голову и затянул, чтобы не проникал свет.
— Правила простые, — объяснил он. — Угадываешь, кто тебя коснулся, выиграл. Не угадываешь, продолжаем. Играем, так сказать, до твоей полной победы.
Потом один из них дал мне поджопник.
— Говори, кто, — раздался сзади голос Гаврилова.
— Вася? — предположил я.
— А вот и нет, — засмеялся Бакаев.
Меня сильно толкнули в спину. Я не удержался и повалился на кучу поломанной мебели.
— А сейчас кто? — спросил Бакаев.
— Лешка, ты? — гадал я.
—Не-а, — ответил Гаврилов, — снова мимо.
Чьи-то руки подняли меня и тут же толкнули в грудь. Я ударился головой о стену.
— Ты там нормально? — Гаврилов стянул с меня сумку.
Голова кружилась, и я тер рукой ушибленный затылок.
— Ладно, по последнему разу, договорились? — Гаврилов снова, не мигая, смотрел на меня. Я кивнул. Они пнули меня еще по разу, уже не так сильно, и отпустили.
***
В конце ноября выпал первый снег. Он сразу стал грязным и липким. На школьном дворе, у гаражей, толпились одноклассники. Одни смеялись, другие размахивали руками, некоторые отходили, качая головой. Я подошел ближе и увидел Гаврилова. Он с силой бросал тяжелые, мокрые снежки в проем между забором и гаражом — оттуда раздавался то злобный лай, то повизгивание.
— Дворняга застряла, — объяснили мне. Я заглянул в проем. Там, в углу, оскалив пасть, сидела та самая старая собака, которую я встретил по дороге в школу в сентябре.
— Не загораживай, — оттолкнул меня Гаврилов. В его руках вместо снежков теперь были большие камни.
— Собаке — собачья смерть, — крикнул он и начал забрасывать животное камнями.
Никто его не останавливал. Мы все стояли и молчали. А собака протяжно скулила. Из окна спортзала высунулся физрук и матом закричал на нас. Его ругань вывела всех из оцепенения. Гаврилов бросил последний камень и побежал. Остальные тоже начали расходиться, не решившись заглянуть в проем.
***
Глаза собаки были голубыми, как море. Она вилась у ног, стараясь лизнуть мои руки. Я гладил ее жесткую шерсть, чувствовал холодок мокрого черного носа. Собака повизгивала от удовольствия и смотрела, смотрела, смотрела на меня добрыми печальными глазами.
Я кричал во сне. Бабушка проснулась и растолкала меня.
— Ты чего? — Она трогала мое лицо, пытаясь понять, что случилось.
— Трус! Трус! Трус! — ревел я, прижавшись к ее теплой щеке.
Бабушка сделала сладкого чая и поила меня из ложечки. Все еще всхлипывая, я сидел на краю кровати, укутавшись в одеяло. Покусанные губы раздражали чешуйками засохшей кожи. Я облизывал их, смачивая липкой слюной. Мне не хотелось ничего, — просто сидеть и смотреть, как постепенно светает за покрытым инеем окном.
До школы было совсем недалеко: через дорогу, потом направо — пять минут, и ты уже на месте. По пути мне встретилась собака. Неприметная, серая, худая, с седой шерстью на морде. Она посмотрела на меня, наверное, что-то подумала и отбежала в сторону. Может, ее испугал мой букет, может, шум проехавшего мимо грузовика. Я пошел дальше и забыл про нее.
У дверей меня поджидал Гаврилов. В прошлом году от него я узнал, чем отличается фофан от простого щелбана. Фофан бьют с оттяжкой, средним пальцем. Выходит больнее, чем обычный щелбан. После фофанов у меня несколько дней не сходили шишки на голове. Гаврилов знал об этом и каждый раз предлагал освежить их. Еще ему нравилось делать мне лося. Он просил, чтобы я прижимал ладони ко лбу в виде лосиных рогов, растопырив пальцы. После этого Гаврилов сильно замахивался и бил кулаком по «рогам». Если удар проходил, меня относило в сторону на несколько шагов. Однажды я даже упал, издав крякающий звук. Гаврилов и его друг, Бакаев, долго смеялись и просили повторить «уточку».
Гаврилов отвел меня в сторону и, как обычно, «по-братски» пробил в плечо. Рука онемела, и букет упал на землю. Я сразу потянулся растирать ушиб.
— Деньги есть? — спросил Гаврилов.
Я покачал головой.
— А найду? — Он ощупал пиджак, заставил вывернуть карманы брюк.
— Можно идти? — спросил я.
— Разувайся, — потребовал Гаврилов.
Я помедлил, но все же присел и расшнуровывал новые черные ботинки, которые мы с бабушкой долго выбирали на рынке, присматриваясь, прицениваясь, споря, брать на вырост или впритык.
Гаврилов повертел оба ботинка в руках, прощупал внутри, разочарованно вздохнул и отбросил их в сторону.
— Завтра принесешь, понял? — Он взял меня за края пиджака и не моргая смотрел в упор. Я не выдержал его взгляда.
— Ссышь? — усмехнулся Гаврилов. Он отпустил меня и пошел обратно к школьному крыльцу, нарочно наступив на георгины.
Я подобрал ботинки и обтер их рукавом от пыли. Потом приспустил правый носок и проверил сложенные в трубочку деньги на обед. Как мог, привел в порядок помятый, уже не свежий букет, обулся и побежал на линейку.
***
В конце первой четверти одна за другой шли контрольные. На перемене Гаврилов завел меня в туалет и сильно ударил ладонью по шее:
— Самый умный, что ли? — спросил он. — Теперь леща за каждую пятерку будешь получать. Шея как у гуся станет, — подмигнул он и вышел. Я намочил носовой платок в ледяной воде, хорошо отжал и приложил к шее. Сразу стало холодно и боль отступила.
На контрольной по математике я специально сделал ошибку в расчетах. Четверка — тоже хорошая оценка. В диктанте не поставил две запятые. Но потом неожиданно на трудах получил пятерку за поведение.
После уроков Гаврилов и Бакаев затолкали меня под лестницу. Сюда сносили поломанные парты и стулья.
— Тебя предупреждали? — Гаврилов держал в руках хозяйственную сумку.
— Я не хотел пятерку, — оправдывался я. — И это же не контрольная, а просто за поведение.
Гаврилов надел мне сумку на голову и затянул, чтобы не проникал свет.
— Правила простые, — объяснил он. — Угадываешь, кто тебя коснулся, выиграл. Не угадываешь, продолжаем. Играем, так сказать, до твоей полной победы.
Потом один из них дал мне поджопник.
— Говори, кто, — раздался сзади голос Гаврилова.
— Вася? — предположил я.
— А вот и нет, — засмеялся Бакаев.
Меня сильно толкнули в спину. Я не удержался и повалился на кучу поломанной мебели.
— А сейчас кто? — спросил Бакаев.
— Лешка, ты? — гадал я.
—Не-а, — ответил Гаврилов, — снова мимо.
Чьи-то руки подняли меня и тут же толкнули в грудь. Я ударился головой о стену.
— Ты там нормально? — Гаврилов стянул с меня сумку.
Голова кружилась, и я тер рукой ушибленный затылок.
— Ладно, по последнему разу, договорились? — Гаврилов снова, не мигая, смотрел на меня. Я кивнул. Они пнули меня еще по разу, уже не так сильно, и отпустили.
***
В конце ноября выпал первый снег. Он сразу стал грязным и липким. На школьном дворе, у гаражей, толпились одноклассники. Одни смеялись, другие размахивали руками, некоторые отходили, качая головой. Я подошел ближе и увидел Гаврилова. Он с силой бросал тяжелые, мокрые снежки в проем между забором и гаражом — оттуда раздавался то злобный лай, то повизгивание.
— Дворняга застряла, — объяснили мне. Я заглянул в проем. Там, в углу, оскалив пасть, сидела та самая старая собака, которую я встретил по дороге в школу в сентябре.
— Не загораживай, — оттолкнул меня Гаврилов. В его руках вместо снежков теперь были большие камни.
— Собаке — собачья смерть, — крикнул он и начал забрасывать животное камнями.
Никто его не останавливал. Мы все стояли и молчали. А собака протяжно скулила. Из окна спортзала высунулся физрук и матом закричал на нас. Его ругань вывела всех из оцепенения. Гаврилов бросил последний камень и побежал. Остальные тоже начали расходиться, не решившись заглянуть в проем.
***
Глаза собаки были голубыми, как море. Она вилась у ног, стараясь лизнуть мои руки. Я гладил ее жесткую шерсть, чувствовал холодок мокрого черного носа. Собака повизгивала от удовольствия и смотрела, смотрела, смотрела на меня добрыми печальными глазами.
Я кричал во сне. Бабушка проснулась и растолкала меня.
— Ты чего? — Она трогала мое лицо, пытаясь понять, что случилось.
— Трус! Трус! Трус! — ревел я, прижавшись к ее теплой щеке.
Бабушка сделала сладкого чая и поила меня из ложечки. Все еще всхлипывая, я сидел на краю кровати, укутавшись в одеяло. Покусанные губы раздражали чешуйками засохшей кожи. Я облизывал их, смачивая липкой слюной. Мне не хотелось ничего, — просто сидеть и смотреть, как постепенно светает за покрытым инеем окном.
Литературный редактор: Таня Олефир
Автор обложки: Никита Коляскин
Ранее «Фальтер» публиковал рассказ Владимира Антчака «Про Федора и прочие страсти» — о детских страхах.
Мы публикуем тексты о важном. Подписывайтесь на телеграм-канал, чтобы не пропустить.
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤