Каково жить в кукольном теле? Не так страшно, как в человеческом. Об этом — в рассказе Алисы Горшениной «Тряпичная кукла».
Алиса — мультидисциплинарная художница, участница российских и международных выставок. Работает в соответствии с авторской концепцией «самоискусствления» — сближения жизни с искусством. Среди ее основных медиа — текстиль, керамика, живопись, графика. Помимо этого художница пишет рассказы.
Этот текст — часть спецпроекта «Магия в прозе» от «Фальтера», школы текстов «Мне есть что сказать» и Школы литературных практик.
Алиса — мультидисциплинарная художница, участница российских и международных выставок. Работает в соответствии с авторской концепцией «самоискусствления» — сближения жизни с искусством. Среди ее основных медиа — текстиль, керамика, живопись, графика. Помимо этого художница пишет рассказы.
Этот текст — часть спецпроекта «Магия в прозе» от «Фальтера», школы текстов «Мне есть что сказать» и Школы литературных практик.
— Я никогда не думала о себе как о писательнице, поскольку всю жизнь занимаюсь визуальным искусством. Однако, будучи художницей, всегда была неразрывно связана с текстами, сопровождающими работы.
В какой-то момент у меня появилась идея сопровождать свои работы рассказами. Так я попала на курс «Письма о магии в прозе» от школы текстов «Мне есть что сказать» и Школы литературных практик, результатом стал этот текст. В моем искусстве много магии и мистики — это перенеслось и в рассказ.
Здесь смешались воспоминания из детства и художественный вымысел. Детство — основной источник вдохновения для меня, слишком много в нем было странных и загадочных историй. Работая не только с визуалом, но и с текстом, я как будто нашла новый способ рассказать об этом.
Тряпичная кукла
Дедушка часто приносил с помойки вещи: шоколадного зайца с надкушенным ухом, кукушку от часов, дубленку с заплаткой на рукаве, книжку о структуре растительной клетки, керамическую супницу без левой ручки. Мама ругалась, а мы с сестрой радовались — из супницы сделали ванну для кукол, шоколадного зайца почистили и съели, а в дубленке я ходила в школу до четвертого класса.
Однажды дедушка надолго пропал, его не было два или три месяца. Потом объявился с пакетом, полным новых находок, среди которых оказалась тряпичная кукла. Грязная, пахла полынью, в волосах поселилась жвачка, а из живота немного торчал синтепон. У сестры не было никакого интереса к этому чучелу, оно и понятно: все ее куклы были красивее моих и дороже. Родители думали, что раз я младше, то не замечу особой разницы. Но я замечала, хотя никогда не обижалась.
Я взяла куклу и пошла в ванную. Выстригла жвачку из волос, смыла грязь с платья. Оказалось, оно в цветочек, а не в крапинку. Пыталась отмыть тело, но в свете тусклой лампы едва можно было понять: этот серо-коричневый — цвет ее кожи или грязь? На груди у куклы было что-то вроде заплатки — светлый кусочек ткани без видимых швов, я не стала трогать и положила куклу на батарею.
На следующее утро я заселила ее в домик на двухэтажной металлической полке. Верхний этаж занимал домик сестры, а нижний — мой. Из удобств там было кресло из шкатулки-ракушки, платяной шкаф из коробки от вафельного торта, деревянная статуэтка барана для украшения интерьера, еще стул и стол, которые я выпросила у сестры, чтобы хоть что-то было «как у людей». Барана, кстати, тоже принес дедушка пару лет назад. Я по гороскопу овен, поэтому сразу прибрала его себе. Сначала он просто украшал стол с учебниками, а потом я построила этот дом, и баран стал моим лучшим дизайнерским решением.
После сушки заплатка на груди куклы оттопырилась — оказалось, что это пластырь. Я аккуратно потянула за край и оторвала: под ним скрывалась дырка, похожая на рану, только вместо крови — грязь. Снова придется мыть куклу. Или можно просто приклеить пластырь назад. Вдруг я услышала тяжелый вздох. Странно, дома никого не было, но я отчетливо слышала чье-то дыхание.
Звук нарастал. Казалось, кто-то выдыхает горячий воздух мне прямо в ухо. Стало как-то нехорошо, голова пошла кругом, в глазах помутнело, а в теле возникла странная легкость. Ноги подкосились, будто лишившись костей, и я упала на пол, непривычно отпружинив. Во рту появилась горечь, пахло полынью прямо как от куклы. Я подумала, что отравилась чем-то в школьной столовой, а точнее — оранжевой капустой. Мне нельзя было есть и половину того, что дают в школе: уже раза два была язва желудка. «Клянусь, больше никогда не буду есть ничего вредного, только бы все прошло». Тело не слушалось, все попытки опереться на руки были безуспешны.
…Теперь это я буду сидеть в домике, на нижнем этаже металлической полки. Рядом — деревянный баран, кресло-ракушка и вафельный торт в роли шкафа. Если бы я знала, что когда-нибудь придется самой здесь жить, в первую очередь подумала бы о мягком диване и холодильнике, полном еды.
В дверном проеме возникло лицо — это была другая я, укравшая тело. Она ничего не сказала, видимо, вообще не умеет говорить. Взяла портфель, учебники, тетради. Неужели в школу? Сегодня никак нельзя идти в школу, Алена забила мне стрелку за то, что я нарисовала ее в виде свиньи.
Вообще я тихая, потому и выражаю свой протест в рисунках: они никого не обижают, потому что я никому их не показываю. Но здесь вышло иначе. Алена назвала меня «недоразвитой», потому что я не крашусь и не интересуюсь мальчиками. Вот я и нарисовала ее большой свиноматкой с кучей детей-поросят и подписала: «Это ты». Потом смяла бумажку и незаметно кинула в середину класса — так рисунок и попал к Алене. Она сразу поняла, что к чему: из всего класса рисовать умела только я.
У Алены тяжелая рука, я убеждалась в этом не раз, лучше переждать бурю. Хотя с другой стороны, разве это я пойду в школу? Пусть та, что крадет чужие тела, и получает по заслугам. А я пока посижу на полке в раздумьях о том, кто я теперь такая. Не успела я изучить свое прежнее тело, как уже нужно привыкать к новому.
Очевидно, чтобы освободить свою душу, я должна сорвать пластырь с груди, который снова оказался на месте — видимо, дело рук другой меня. Но думаю, пока стоит повременить, пусть сперва ее побьют в школе, чтобы знала, каково это — быть мной.
Когда другая я вернулась, было уже темно. С полки я едва могла разглядеть, что происходит вокруг, слышала только мамины вздохи. Другая я была растрепанная, в порванной куртке, с синяками на руках и ссадинами на лице. Жуткое зрелище, но ей, кажется, все равно. Судя по тому, в каком виде дедушка принес ее к нам домой, она уже многое повидала. Я даже немного рада, что это она в моем теле. Пусть мои проблемы теперь достаются ей. Мне больше не нужно терпеть удары Алены и выслушивать, какая я «недоразвитая». А если родители поругаются, разнимать их пойду не я. И живот теперь не болит: в синтепоне язвы не заводятся.
Так шли месяцы, я уже стала забывать вкус человеческой жизни. Кукла справлялась со всем лучше меня. Ни родители, ни сестра, ни одноклассники не заметили подмены. Я то злилась, то покорно принимала свою судьбу. Изредка возникало желание подняться в домик сестры: там и диван мягкий есть, и красивый сервиз. Глядя, как самозванка стойко выносит все испытания, что полагались мне, я тихонько завидовала и верила: будь я в своем теле, давно бы умерла.
Моим же единственным испытанием были сны — напоминание о том, что я когда-то была человеком: ела вкусную еду, каталась на велосипеде, гладила уличных кошек и много рисовала. А в одну ночь приснился дедушка, по чьей вине я застряла в тряпичном теле. Я шла по черному полю, ноги щекотала трава, напоминающая волосы. В воздухе висел знакомый запах затопленной бани, вдалеке виднелась фигура дедушки. Он, сидя на корточках, копался в земле и что-то тихонько приговаривал. Я подошла ближе и спросила, что он делает. Он повернулся ко мне и сказал: «Все, что выдержало тряпичное тело, выдержит и человечье». А потом продолжил рыться в земле.
Настало утро, кукла снова ушла в школу. Она никогда со мной не говорила, не извинялась, не благодарила, не играла. Вела себя так, будто ничего не случилось и я всегда была куклой, а она — человеком. Но сегодня слова дедушки не выходили из моей тряпичной головы. Я вспомнила, как мечтала стать художницей, увидеть китов, выучить древнеегипетский и английский, построить свой дом и завести трех котов. Внутри будто что-то лопнуло. Пусть меня хоть каждый день бьют в школе, но я не готова прожить всю жизнь на металлической полке, не отведав больше ни разу жареной картошки.
За то время, что я была куклой, я так и не научилась владеть телом — только ползала, будто младенец. Я подползла к острому краю металлической полки (удивительно, как родители позволили нам с сестрой строить здесь домики для кукол). Нащупала животом угол, зацепила пластырь и начала барахтаться что есть сил. Синтепон клубился, словно дым, вылетал из живота, из шеи, из рук и плавно падал на пол. Наконец пластырь поддался, и я почувствовала невероятную легкость в теле, а затем — уже знакомое помутнение. Перед глазами проплыла надпись — тема урока: «Устное народное творчество. Обрядовый фольклор». Пока учительница скребла мелом по доске, в мою голову прилетел шарик из бумаги. Я обернулась: Алена.
— Можно выйти?
Учительница одобряюще кивает, я выхожу из кабинета и не могу надышаться: в груди снова легкие, а не синтепон. Со всех ног бросаюсь домой — но месяцы, проведенные на полке, дают о себе знать. Мне нужно привыкнуть к новому, а точнее, старому телу. Я бегу и спотыкаюсь на каждом шагу, но меня уже не остановить. Забегаю в холодный подъезд, падаю на лестницу, разбивая коленки в кровь. Как же это прекрасно — чувствовать себя живой. Еще пара этажей — и вот я дома. Захожу в комнату, вижу: лежит, еле дышит, а кругом валяются куски синтепона. Глядя на истерзанное тряпичное тело, не могу разобрать своих чувств — это гнев, тоска, жалость, боль или все одновременно?
Я беру куклу в руки, заклеиваю пластырем дыру в груди, достаю из аптечки еще моток пластырей и обматываю в три слоя. Выхожу во двор, вижу неприметную поляну. Трава щекочет ноги и напоминает волосы. Я выкапываю яму, кладу туда куклу и засыпаю ее тело землей, тихонько приговаривая:
— Все, что выдержало тряпичное тело, выдержит и человечье.
Однажды дедушка надолго пропал, его не было два или три месяца. Потом объявился с пакетом, полным новых находок, среди которых оказалась тряпичная кукла. Грязная, пахла полынью, в волосах поселилась жвачка, а из живота немного торчал синтепон. У сестры не было никакого интереса к этому чучелу, оно и понятно: все ее куклы были красивее моих и дороже. Родители думали, что раз я младше, то не замечу особой разницы. Но я замечала, хотя никогда не обижалась.
Я взяла куклу и пошла в ванную. Выстригла жвачку из волос, смыла грязь с платья. Оказалось, оно в цветочек, а не в крапинку. Пыталась отмыть тело, но в свете тусклой лампы едва можно было понять: этот серо-коричневый — цвет ее кожи или грязь? На груди у куклы было что-то вроде заплатки — светлый кусочек ткани без видимых швов, я не стала трогать и положила куклу на батарею.
На следующее утро я заселила ее в домик на двухэтажной металлической полке. Верхний этаж занимал домик сестры, а нижний — мой. Из удобств там было кресло из шкатулки-ракушки, платяной шкаф из коробки от вафельного торта, деревянная статуэтка барана для украшения интерьера, еще стул и стол, которые я выпросила у сестры, чтобы хоть что-то было «как у людей». Барана, кстати, тоже принес дедушка пару лет назад. Я по гороскопу овен, поэтому сразу прибрала его себе. Сначала он просто украшал стол с учебниками, а потом я построила этот дом, и баран стал моим лучшим дизайнерским решением.
После сушки заплатка на груди куклы оттопырилась — оказалось, что это пластырь. Я аккуратно потянула за край и оторвала: под ним скрывалась дырка, похожая на рану, только вместо крови — грязь. Снова придется мыть куклу. Или можно просто приклеить пластырь назад. Вдруг я услышала тяжелый вздох. Странно, дома никого не было, но я отчетливо слышала чье-то дыхание.
Звук нарастал. Казалось, кто-то выдыхает горячий воздух мне прямо в ухо. Стало как-то нехорошо, голова пошла кругом, в глазах помутнело, а в теле возникла странная легкость. Ноги подкосились, будто лишившись костей, и я упала на пол, непривычно отпружинив. Во рту появилась горечь, пахло полынью прямо как от куклы. Я подумала, что отравилась чем-то в школьной столовой, а точнее — оранжевой капустой. Мне нельзя было есть и половину того, что дают в школе: уже раза два была язва желудка. «Клянусь, больше никогда не буду есть ничего вредного, только бы все прошло». Тело не слушалось, все попытки опереться на руки были безуспешны.
…Теперь это я буду сидеть в домике, на нижнем этаже металлической полки. Рядом — деревянный баран, кресло-ракушка и вафельный торт в роли шкафа. Если бы я знала, что когда-нибудь придется самой здесь жить, в первую очередь подумала бы о мягком диване и холодильнике, полном еды.
В дверном проеме возникло лицо — это была другая я, укравшая тело. Она ничего не сказала, видимо, вообще не умеет говорить. Взяла портфель, учебники, тетради. Неужели в школу? Сегодня никак нельзя идти в школу, Алена забила мне стрелку за то, что я нарисовала ее в виде свиньи.
Вообще я тихая, потому и выражаю свой протест в рисунках: они никого не обижают, потому что я никому их не показываю. Но здесь вышло иначе. Алена назвала меня «недоразвитой», потому что я не крашусь и не интересуюсь мальчиками. Вот я и нарисовала ее большой свиноматкой с кучей детей-поросят и подписала: «Это ты». Потом смяла бумажку и незаметно кинула в середину класса — так рисунок и попал к Алене. Она сразу поняла, что к чему: из всего класса рисовать умела только я.
У Алены тяжелая рука, я убеждалась в этом не раз, лучше переждать бурю. Хотя с другой стороны, разве это я пойду в школу? Пусть та, что крадет чужие тела, и получает по заслугам. А я пока посижу на полке в раздумьях о том, кто я теперь такая. Не успела я изучить свое прежнее тело, как уже нужно привыкать к новому.
Очевидно, чтобы освободить свою душу, я должна сорвать пластырь с груди, который снова оказался на месте — видимо, дело рук другой меня. Но думаю, пока стоит повременить, пусть сперва ее побьют в школе, чтобы знала, каково это — быть мной.
Когда другая я вернулась, было уже темно. С полки я едва могла разглядеть, что происходит вокруг, слышала только мамины вздохи. Другая я была растрепанная, в порванной куртке, с синяками на руках и ссадинами на лице. Жуткое зрелище, но ей, кажется, все равно. Судя по тому, в каком виде дедушка принес ее к нам домой, она уже многое повидала. Я даже немного рада, что это она в моем теле. Пусть мои проблемы теперь достаются ей. Мне больше не нужно терпеть удары Алены и выслушивать, какая я «недоразвитая». А если родители поругаются, разнимать их пойду не я. И живот теперь не болит: в синтепоне язвы не заводятся.
Так шли месяцы, я уже стала забывать вкус человеческой жизни. Кукла справлялась со всем лучше меня. Ни родители, ни сестра, ни одноклассники не заметили подмены. Я то злилась, то покорно принимала свою судьбу. Изредка возникало желание подняться в домик сестры: там и диван мягкий есть, и красивый сервиз. Глядя, как самозванка стойко выносит все испытания, что полагались мне, я тихонько завидовала и верила: будь я в своем теле, давно бы умерла.
Моим же единственным испытанием были сны — напоминание о том, что я когда-то была человеком: ела вкусную еду, каталась на велосипеде, гладила уличных кошек и много рисовала. А в одну ночь приснился дедушка, по чьей вине я застряла в тряпичном теле. Я шла по черному полю, ноги щекотала трава, напоминающая волосы. В воздухе висел знакомый запах затопленной бани, вдалеке виднелась фигура дедушки. Он, сидя на корточках, копался в земле и что-то тихонько приговаривал. Я подошла ближе и спросила, что он делает. Он повернулся ко мне и сказал: «Все, что выдержало тряпичное тело, выдержит и человечье». А потом продолжил рыться в земле.
Настало утро, кукла снова ушла в школу. Она никогда со мной не говорила, не извинялась, не благодарила, не играла. Вела себя так, будто ничего не случилось и я всегда была куклой, а она — человеком. Но сегодня слова дедушки не выходили из моей тряпичной головы. Я вспомнила, как мечтала стать художницей, увидеть китов, выучить древнеегипетский и английский, построить свой дом и завести трех котов. Внутри будто что-то лопнуло. Пусть меня хоть каждый день бьют в школе, но я не готова прожить всю жизнь на металлической полке, не отведав больше ни разу жареной картошки.
За то время, что я была куклой, я так и не научилась владеть телом — только ползала, будто младенец. Я подползла к острому краю металлической полки (удивительно, как родители позволили нам с сестрой строить здесь домики для кукол). Нащупала животом угол, зацепила пластырь и начала барахтаться что есть сил. Синтепон клубился, словно дым, вылетал из живота, из шеи, из рук и плавно падал на пол. Наконец пластырь поддался, и я почувствовала невероятную легкость в теле, а затем — уже знакомое помутнение. Перед глазами проплыла надпись — тема урока: «Устное народное творчество. Обрядовый фольклор». Пока учительница скребла мелом по доске, в мою голову прилетел шарик из бумаги. Я обернулась: Алена.
— Можно выйти?
Учительница одобряюще кивает, я выхожу из кабинета и не могу надышаться: в груди снова легкие, а не синтепон. Со всех ног бросаюсь домой — но месяцы, проведенные на полке, дают о себе знать. Мне нужно привыкнуть к новому, а точнее, старому телу. Я бегу и спотыкаюсь на каждом шагу, но меня уже не остановить. Забегаю в холодный подъезд, падаю на лестницу, разбивая коленки в кровь. Как же это прекрасно — чувствовать себя живой. Еще пара этажей — и вот я дома. Захожу в комнату, вижу: лежит, еле дышит, а кругом валяются куски синтепона. Глядя на истерзанное тряпичное тело, не могу разобрать своих чувств — это гнев, тоска, жалость, боль или все одновременно?
Я беру куклу в руки, заклеиваю пластырем дыру в груди, достаю из аптечки еще моток пластырей и обматываю в три слоя. Выхожу во двор, вижу неприметную поляну. Трава щекочет ноги и напоминает волосы. Я выкапываю яму, кладу туда куклу и засыпаю ее тело землей, тихонько приговаривая:
— Все, что выдержало тряпичное тело, выдержит и человечье.
Литературный редактор и автор обложки: Ева Реген
«Фальтер» публикует тексты о важном. Подписывайтесь на телеграм-канал, чтобы не пропустить.
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤