Одуванчик

Пашка знала из новостей, как правильно сбегать из дома: если делаешь это ранним утром, перед школой, то и идти сначала нужно по привычной дороге. Искать начнут именно тут, и обязательно найдется кто-то, кто подтвердит: «Была. Шла. Одна. Не выглядела испуганной». Поэтому Пашка шла своим до-школьным маршрутом — так она называла дорогу до школы. Вообще-то имелась тропа и короче, но по ней можно было только возвращаться: с обеих сторон поскрипывали от ветра металлические гаражи — небезопасно для темного утра. Бабушка еще в Пашкином первом классе прозвала ее до-домной. Бабушки не стало в феврале, и все ее словечки Пашка теперь повторяла только в своей голове, а вслух, даже шепотом — боялась, вдруг вылетят и обратно уже не вернутся.

Еще вчера Пашка сложила в пакет необходимые вещи и спрятала в шкаф в прихожей, но отчим уснул на полу так, что дверцы открыть не получилось. Теперь она шла с почти пустым школьным рюкзаком: документы, бабушкина записная книжка, маленькая бутылка воды, гигиеническая помада, зарядка для телефона и накопленные с карманных денег несколько тысяч рублей. Телефон вибрировал почти без остановки — открывать не хотелось. Наверняка Светка опять прислала в чат самодельный мем про кого-то из тех, кого принято обижать, и весь класс отвечал смешками. Вообще-то героиней мема могла быть и Пашка, но Пашка была вчера. Может, Гусев? Гусева обзывали за длинный нос, за родителей — бедных ученых — за хорошие оценки и за тихий голос. Еще могла быть Юля — она самая крупная в классе и носит толстые очки. Пашка-палка, Юлька-бублик. Бабушка всегда говорила, что быть не таким, как все — очень сложно. Пашке ужасно хотелось быть просто красивой: красивых не задирают, даже если они носят дурацкие старые куртки и кроссовки без бренда.

Сентябрь выдался теплый, и Пашка остановилась снять дурацкую куртку. Поставила рюкзак на землю, бросила рядом старую кожанку, чтобы упаковать, и увидела, как у дороги плавно покачивается белый одуванчик. Трава вокруг была еще зеленая, но низенькая, а одуванчик на тоненьком длинном стебле торчал, как Пашка-палка на школьной линейке. Пашка присела загадать желание, набрала воздуха и приготовилась сдуть пушок. Загадать, конечно, хотелось что-то очень важное: стать такой же красивой, как цветок? Или много-много денег? Или проснуться уже взрослой и никогда больше не ходить в школу? Все эти желания не подходили. Пашка вспомнила, что одуванчики устроены так, чтобы как можно дальше раскидать семена и заселить новыми одуванчиками весь мир. Тогда она придумала сделку: сейчас она аккуратно сорвет цветок и уберет в рюкзак, а сдует где-то далеко — если она о нем позаботится, то и он обязательно исполнит ее настоящее желание.

Пашка дошла до школы и свернула к вокзалу, продолжая придумывать, что бы такого попросить у цветка: может, удачной дороги? Кажется, как-то мелко. Из дома она сбегала к баб Ане, старой бабушкиной подружке. Проехать нужно было почти тысячу километров — там Пашка бывала только раз в жизни совсем маленькой: они с родителями выбрались (так говорила бабушка) на море и остановились у баб Ани. Но они тогда ехали на поезде, а в этот раз Пашка построила маршрут только на электричках — прочитала в интернете, что для покупки билета на поезд нужно показывать паспорт. А если его показать, то Пашку найдут раньше, чем она доедет до баб Ани. Все это путешествие очень пугало, но и остаться казалось невозможным.

Вокзал шумел и толкался: в город еще съезжались опаздывающие студенты, взрослые с тележками торопились к родственникам, чтобы вернуться с огородным урожаем. Пашка достала купюру из рюкзака и сунула в высокое окно кассы. С шершавым билетом протиснулась через говорливых тетушек и запрыгнула в вагон.

Эта электричка была ей знакома: когда-то они с бабушкой ездили на дачу собирать малину и упавшие яблоки. Сегодня, как и раньше, было приятно глазеть на пробегающие мимо столбы, на заброшенные и еще живые деревни, на ворота садовых участков и на бесконечные поля как из компьютерных игр. Они сменялись цивилизацией все реже, и Пашка уснула, облокотившись на рюкзак.

Вдруг кто-то резко толкнул Пашку в бок, и она увидела большой вокзал — конечная. В чужом городе было зябко — куртка осталась лежать на траве — и как-то иначе шумно. Пашка нашла глазами стекляшки касс и потолкалась через толпу к ним — хотелось скорее уехать дальше и немножко хотелось вернуться домой. Гнусавая женщина продала билет на следующую электричку и отправила Пашку в зал ожидания.

Телефон пиликнул усталостью аккумулятора. Пашка нашла около туалетов розетку, села на пол и полезла в рюкзак за зарядкой. Сверху лежал помятый одуванчик, несколько пушинок ссыпались в бабушкину записную книжку. Пашка воткнула вилку в розетку и решила, что одуванчик нужно сдуть, пока он весь не истратился зря. В грязном окне был виден поезд, в который запрыгивали последние пассажиры с огромными сумками — Пашка решила, что он сможет увезти пушинки еще дальше. Подбежала к вагону, зажмурилась и произнесла:

— Хочу стать другой — красивой, богатой — чтобы всем нравиться и чтобы никто никогда меня не обижал! И чтобы я сама выбирала, с кем дружить!

Но перед самым выдохом подумала: она хочет, чтобы все было как раньше, чтобы дома ждала бабушка и было совсем не страшно. Пушинки улетали в небо, в поезд, запрыгивали на спины не замечающих волшебства пассажиров. Две упали у Пашкиных ног, и их она снова сдула, чтобы летели дальше. Поезд загудел, тронулся. Провожающие медленно пятились назад, посылали воздушные поцелуи и махали вслед. Сквозь эту толпу Пашка пошла обратно к своим вещам.

Телефона на месте не было. Провод подметал грязный вокзальный пол, пасть рюкзака беспомощно раскрылась. Деньги Пашка хорошо спрятала в маленький кармашек, поэтому их не взяли. На новый телефон их бы не хватило, но зато без него можно никогда больше не открывать классный чат и не читать гадостей, что там пишут.

До следующей электрички Пашка крепко держала в руках все свое оставшееся имущество. В пути она съела пирожок с картошкой — раньше они ей совсем не нравились, лучше с капустой или с мясом, но этот почему-то оказался очень вкусным.

Очередная электричка была новой, вся блестела и красовалась на фоне других. Имя у нее было такое же красивое, в честь птицы. Пашка села к окошку: под ногами в потертых кроссовках работала печка, и по Пашке растеклось тепло и спокойствие. Маршрут прокручивался в памяти: эта — самая долгая, ехать почти восемь часов, таких длинных маршрутов всего два по стране; потом пересесть на еще одну; оттуда дойти до автовокзала, а там уже по адресу найти баб Анин дом.

У баб Ани не было своих внуков, зато были теплые руки и много вязаных салфеток. Когда Пашка с ней разговаривала по телефону в феврале, где-то среди воспоминаний о бабушке стало понятно, что баб Аня уже старенькая, и, кажется, ей одиноко — а значит, Пашка сможет ей помогать, она много что умеет.

Без телефона искать дом будет сложнее, но можно спросить дорогу: лучше выбирать женщин или бабушек с добрыми лицами — это надежнее. В голове мелькали придуманные прохожие на конечном вокзале. Как он выглядит, Пашка не помнила, но представляла его тихим и очень зеленым — с большими платанами, веселыми семьями-отдыхающими и тетушками, торгующими фруктами. Фрукты представлять было особенно приятно: сочные, спелые, ешь их — и сок течет по рукам. Руки Пашки неприятно чесались и отвлекали от фантазий. Как-то раз на Новый год она переела мандаринов и чесалось так же, но сегодня никаких мандаринов не было. В вагон зашли музыканты и заиграли свою шумную невпопадную музыку. Пассажиры закопошились: кто-то ворчал на звуки, кто-то лез в карманы в поисках мелочи. В компании слева легко откупорили пивные бутылки с помощью зажигалок и чокались, подпевая знакомой песне.

Ночь темнела с неба, опускалась на макушки деревьев и на крышу поезда, заползала в окна и усыпляла уставших попутчиков. Музыканты в вагоне сменились пышно-кудрявой женщиной с терками. Голосом профессиональной артистки она перечисляла целую поваренную книгу блюд, для которых можно тереть продукты в оранжевое корытце. Стук колес ассистировал кудрявой и они вместе укачивали Пашку в сон, ей казалось, что она сама лежит в таком корытце и кто-то трет маленьким терочками ее лицо, руки, бока. От цоканья слева Пашка вздрогнула, зуд в руках и внутри нарастал. Пассажиры рядом спали, только пивная компания странно косилась на Пашку и перешептывалась. Тот, что сидел ближе, вдруг встал и подошел.

— Эй, ты чего, не слышишь? — дыхнул Пашке в лицо кислыми хмельными звуками. — Идем к нам!

Пашка молча замотала головой.

— Давай-давай, че просто так сидеть, мы тебя угостим, не стесняйся, че такой красоте пропадать! — Кислый схватил Пашку за руку, но сморщился и резко отпрянул, вытерев ладонь об штанину. — Ты че? Блохастая, что ль? Или больная какая? Фу ты, предупреждать надо!

Пашка посмотрела на свою руку и увидела красные пятна. Встала, зашаталась по вагону в поисках умывальника и мест поспокойнее.

В туалете бил яркий свет с потолка. Пашка разглядывала в зеркале девочку, которую обзывали Палкой. Тонкий нос можно было назвать изящным, ключицы напоминали парящую чайку. Чайка покрылась волдырями и горела. Ледяная вода тягучими каплями смывала с Пашки вокзальную пыль и кусочки кожи. Кожа сходила прозрачной пленкой и обнажала ниточки вен и прожилки мышц. Пашка никогда не видела себя изнутри, и новое тело пугало ее и восхищало. Каждое прикосновение — словно ужалила маленькая медуза. В зеркале она видела девочку-одуванчик, с которой слетали пушинки.

Недалеко от туалета нашлось свободное место под боком семейной компании: дети спали, а родители играли в дорожные шахматы. Остаток пути Пашка смотрела на свои непривычные руки и то и дело вставала, чтобы смыть новые кожаные пластинки.

Город еще шептал и передвигался на цыпочках, чтобы не разбудить жителей, когда электричка подошла к вокзалу. Пашка вышла последней и сразу почувствовала, как воздух здесь отличается от домашнего — он теплее и легче. Хотелось подставить руки и ноги без кожи под первые солнечные лучи. Пашка закатала штаны до колен, и южный ветер погладил голые щиколотки. Казалось, она стоит в море и чувствует волны.

Платформа быстро опустела, на дальней стороне осталась только группа велосипедистов, разминающих застывшие в дороге тела и закрепляющих рюкзаки в багажных корзинах. Пашка вспомнила свой велосипед и в глазах защипало. Без кожи домой точно не вернуться: отчим не пустит, в школе придумают издевки еще хлеще старых, назад пути нет.

Все вокруг было просторное и какое-то загорелое. Мимо прошагали дети-походники, распевая песню. Ноги и руки у них были цвета вареной сгущенки. Бабушка на Первое сентября всегда делала трубочки со сгущенкой: сначала долго варила жестяную банку в кастрюле, а потом укладывала густую сладость в смешные вафельные рулетики. На них можно было капельками сгущенки играть в крестики-нолики. Живот у Пашки уже урчал. Все киоски с едой еще были закрыты.

Открытые части тела у Пашки остались совсем без кожи, а кожа под футболкой горела и покрывалась корочками, хотелось скорее снять ее до конца. Дети-походники сидели рядом прямо на асфальте. Один мальчишка показал на Пашку: «Смотрите, какая бледная!». Из-за самого большого рюкзака выглянула совсем карамельная женщина и замахнулась на Пашку огромным термосом. Пашка схватила вещи и хотела бежать — сил было мало, поэтому движения получались медленными и неуклюжими. Шнурки кроссовка развязались, и Пашка с трудом удержалась на ногах. Карамельная в два прыжка догнала Пашку и остановила:

— Идем с нами какао пить! У нас на всех хватит. — Оказалось, не замахнулась.

В вагоне сидели уже все вместе, Пашка успела выучить одну из их песен и тихонько мурчала себе под нос. Играли в города, и Пашка даже дошла до финала. Карамельная на прощание вручила Пашке панамку, сказала, что голову на южном солнце надо беречь: «Голова — не кожа, новая не отрастет».

Пашка вышла из электрички, а походники улыбались ей из окон. От маленького здания станции, больше похожего на продуктовый магазин, Пашка по указателям пошла к автовокзалу. Звенели и дребезжали трамваи. Под деревьями дедушки в отглаженных клетчатых рубашках сидели за столами и играли в домино.

У автобусной станции круглая женщина в полосатом платье выставляла ящики с фруктами. Полоски скрывались и снова показывались, когда она наклонялась и выпрямлялась. Круглая остановилась и вытерла пот со лба. Пашке понравилось ее мягкое лицо — такая покажет дорогу и не будет задавать лишних вопросов.

— Здравствуйте! — На секунду замешкалась и продолжила: — Меня мама отправила навестить ее школьную учительницу и дала адрес. Вы не знаете, как пройти на Второй переулок Свободы?

— Да ка-ак же не зна-аю. — Круглая тянула буквы, будто совсем никуда не торопилась. — Во-о-о-он по тому проспекту прямо, а на втором повороте налево. Ты на электричке, что ль, приехала?

— Да, на утренней. Спасибо большое!

Пашка развернулась в сторону нужного проспекта, но женщина дернула ее за рюкзак.

— А чаво без гостинцев? Рюкзак-то пустой совсем! И сама, похоже, не завтракала, щеки внутрь запали. — Круглая засмеялась и наклонилась к ящикам. — Вот, держи, персики переспелые — все равно никто не купит. Учительнице отнесешь, варенья наварит. А сама вон яблоко съешь.

Персики круглая сложила в пакет и загрузила в Пашкин рюкзак, а яблоко протерла платком и отдала в руки.

Красное, оно теплелось в ладошках, как если зимой после улицы положить руки на батарею.

Идти было и правда близко, «три плевка», как говорила бабушка. Яблоко оказалось сладким, и когда от него остался огрызок, уже показался нужный дом. Дверь в подъезд была открыта, Пашка поднялась на второй этаж и тихонько нажала на кнопку звонка. В квартире раздалась птичья трель. Баб Аня открыла и подозрительно посмотрела на гостью. Сначала прищурила глаза, потом раскрыла, подняла брови и наконец сказала:

— У-у-у-у, Пашка! Ну, заходи, чего стоишь? Без кожи тебя мигом любой сквозняк продует!

— Баб Ань, я…

— Заходи, руки мой, я чайник поставлю, у меня блины с вареньем.

— Баб Ань, я хотела сказать…

— Руки мой! Все я поняла, поживешь у меня. Тут школа новая открылась, там доучишься.

Пашка отпивала горячий чай и покусывала щеку внутри. Хотелось расплакаться от всего сразу. У баб Ани дома было как она помнила — тепло и кружева. Баб Аня подкладывала варенье в хрустальные розетки и улыбалась:

— А за кожу не переживай! Новая отрастет, все заживет, я такое уже видала — гладкая будет, персиковая. Пойду матери твоей позвоню, скажу, чтоб тебя не искали, успокою.

— Баб Ань, я забыла, у меня еще персики в рюкзаке. Правда, мятые уже, на варенье только.

«Фальтер» публикует тексты о важном. Подписывайтесь на телеграм-канал, чтобы не пропустить.

Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤