Чтобы договориться, нужно оказаться на нейтральной территории — где-то на пересечении общих интересов. И обоим сделать ровно один шаг навстречу.
Кто мы друг другу с этим человеком? Уже чужие или еще близкие? Если эти вопросы вас волнуют, читайте рассказ Катерины Мухиной «Нейтральная территория».
Катерина окончила факультет психологии СПбГУ, чтобы лучше понимать своих персонажей. Работает со светом в театрах «Мастерская» и «Рассвет». Публиковалась в изданиях «Иначе», «Пашня» и «Фальтер». Ведет телеграм-канал с заметками о писательско-театральной жизни «Мухина жужжит».
— Так бывает, что близкий человек вдруг превращается в незнакомца, и ты отчаянно пытаешься все вернуть, наладить, сделать так, чтобы опять было хорошо, не думать о том, что «хорошо» уже закончилось и не повторится. Так бывает, говоришь ты себе, до последнего не желая в это верить. Но — так бывает.
18+
Нейтральная территория
Ungeduld hat häufig Schuld
Я пишу сообщение в никуда: давай попробуем пересечься на нейтральной территории? От меня до никуда 2129 километров, 4 часа 5 минут на самолете, половина континента. Несколько лет назад это казалось преодолимым, были бы деньги или желание совершить пару пересадок. Теперь я чувствую, будто Нина находится в другом мире, более спокойном, более свободном, возможно, даже более счастливом.
Она так далеко, что перестала быть реальной, превратилась в аватарку «ВКонтакте», когда-то сфотографированную мной. Мне остается проходить мимо наших мест и убеждать себя, что я не выдумала свои воспоминания. Что это все действительно было. Как мы бродили на экскурсии-квесте вдвоем, долго выискивали белого зайца на асфальте, попали под летний дождь, смотрели на небо, которое розовело так, будто на нем резали персики. Как мы выбирали ей костюм на свадьбу сестры, и я в каждом магазине шутила, мол, как же просто украсть украшения, но все не решалась утащить в примерочную приглянувшуюся безделушку под стопкой одежды; Нина сказала, что мне надо или сделать это, или перестать шутить, и отвела меня в магазинчик бижутерии; мы вышли, когда я поняла, что не смогу, а потом она протянула мне золотую каффу в форме спирали. Как мы ходили в парк аттракционов, катались, пищали от восторга, а потом я старалась выбить в тире десять из десяти, чтобы ей досталась самая большая игрушка; выбилось восемь, нам досталась розовая заводная машинка, которая смешно жужжала колесиками. Как я чуть не опоздала на вручение дипломов, потому что покупала ей бамбук; как-то давно я пошутила, что бамбук — символ моей величайшей любви к человеку, Нина в ответ пошутила: подари мне бамбук, когда закончим университет. Как однажды осенним вечером мы сидели у нее в квартире, полной старых книг и пыли, которую нужно было протирать каждый день, и я одновременно восхищалась и отчаянно завидовала тому, что она — из интеллектуальной семьи, ей читали Платона вместо сказок на ночь; а я просто девочка, которая записана в три библиотеки сразу и читала с десяток книг в месяц, чтобы убежать от окружающего мира, не соответствующего моим большим надеждам.
Я все-таки отправляю сообщение, не надеясь на ответ. Кто я ей? Однажды я полушутя спросила, любит ли она меня, Нина поморщилась и ответила: ты же знаешь, я терпеть не могу все эти разговоры о чувствах. Я не настаивала, мне казалось, что ощущение близости, которое я испытываю, обязано быть взаимным, иначе зачем все это.
Мы встретились на первом курсе университета, за пару дней до начала семестра нам организовали встречу, чтобы мы познакомились со зданием факультета и одногруппниками. Нина тогда показалась мне язвительной, я ей — высокомерной. Мы еще несколько месяцев соревновались в объеме знаний, у меня за спиной были только гимназия и почти целиком прочитанный Фрейд, у нее — два курса матмеха и семья ученых. Однажды, уже почти зимой, мы с одногруппниками шли к метро после бара, Нина подсмеивалась надо мной на грани обидного, я нападала в ответ, и наша староста вдруг озвучила очевидное: а я с первого дня была уверена, что вы понравитесь друг другу. Я замерла на месте — мы? подруги? да все, что у нас есть — словесные баталии, из которых Нина всегда выйдет победительницей, потому что она немного старше и много умнее, а я всегда буду чувствовать, что не достойна ее внимания. Я взглянула на Нину в поисках подтверждения или опровержения этой гипотезы, но она только усмехнулась, подвела меня к решетке Фонтанки, ткнула в пятна света, покачивающиеся на волнах, и проговорила: смотри, фракталы. Я вгляделась и правда их увидела, остальные же видели только вечернюю реку и думали, что мы то ли перепили, то ли сошли с ума, то ли все вместе.
Я несколько раз предлагала Нине созвониться, раз уж жизнь раскидала нас по разным странам без возможности встретиться, но она не отвечала на эти сообщения. Я говорила: присылай голосовые, рассказывай, я хочу знать, как ты там. Она переводила стрелки на меня, ничего не говоря о себе, становилась для меня ракушкой, которую мне не открыть. Я терялась и боялась проявлять инициативу, постепенно начиная думать, что эти четыре года знакомства, часть которого могла бы сойти за дружбу, Нина считала меня кем-то вроде забавной говорящей зверушки — похожий бэкграунд, знание английского-немецкого-французского, неплохой уровень эрудиции; окей, пообщаться можно, раз уж никого более интеллектуального в группе не оказалось. От этих мыслей мне хотелось разреветься как ребенку, у которого в песочнице отобрали любимый игрушечный самосвал, и заорать на телефон: а ты вообще меня хоть сколько-то любила? Я вообще была тебе дорога?
Когда мы виделись в последний раз, мы точно знали, что расстаемся надолго, и я отчаянно выгоняла из головы мысль, что навсегда. Все слишком смазанно, я не удосужилась тщательно законсервировать каждую секунду того вечера, я помню только полутемную комнату в квартире друзей, сладкий дым электронных сигарет и звон стакана, который сбили со стола, — на счастье, наверно. И ромашки. Почему-то ромашки. То ли они были узором на Нинином рюкзаке, то ли пестрили на ее футболке, то ли я вообще их выдумала. Мы никогда не дарили друг другу ромашек. Возможно, уже и не подарим.
Она влетела к нам буквально на часик — не потусить, но попрощаться, а мне оставила след своего глиттера на щеках. Мы говорили о какой-то ерунде, думая, что все границы преодолимы, а наша привязанность просто застынет во времени, чтобы в следующую встречу задурить нам головы — будто и не расставались на полгода, будто все по-прежнему, будто меняется мир, но не мы.
Нина все-таки отвечает, и я начинаю прикидывать страну, которая послужит нам нейтральной территорией, смотрю цены на билеты, подсчитываю зарплаты. Потом пишу: так странно, как будто в этом мире еще осталась хоть одна нейтральная территория. Добавляю: надо написать об этом текст. И вслед: изменить твое имя?
Это не первый текст, который я пишу о ней, но первый, где она разрешила не менять имя. От этого стало еще сложнее, будто я говорю не со своими мыслями, а напрямую с Ниной. Кричу черно-белым-буквенным: эй, я здесь, я скучаю, я все еще люблю тебя, и мне почти плевать, если это не взаимно, так, всего лишь горький привкус на кончике языка.
Нет, не всего лишь, этот текст заставляет меня чувствовать, что я расковыриваю свежую ссадину и одновременно не просто раздеваю свои мысли, но разворачиваю грудную клетку — вот оно, мое глупое наивное сердце, посмотрите на него. Даже оно — вовсе не нейтральная территория.
Мы уходим с темы возможной встречи, Нина опять пропускает мое сообщение с предложением созвониться, отвечая на что-то другое. А я продолжаю тешить себя надеждой, что одним днем она мне напишет: ну что, давай искать эту твою нейтральную территорию.