Издательство directio libera выпустило роман Степана Гаврилова «Смеси и мрази».
Это стремительная криминальная история про киберконтроль, страсть, секс, смерть и власть. Что важнее — любовь или деньги? Можно ли, разочаровавшись в жизни, продолжать жить? Роман не о прошлом и не о будущем, но о настоящем — с femme fatale в главной роли.
С разрешения издательства «Фальтер» публикует отрывок, посвященный сиянию светодиодов.
Это стремительная криминальная история про киберконтроль, страсть, секс, смерть и власть. Что важнее — любовь или деньги? Можно ли, разочаровавшись в жизни, продолжать жить? Роман не о прошлом и не о будущем, но о настоящем — с femme fatale в главной роли.
С разрешения издательства «Фальтер» публикует отрывок, посвященный сиянию светодиодов.
Танцуй под радио
Термодинамика дней, иней рефлекса, знойные полдни в остатке, искаженная перспектива, колыбельная ярости, слои света в немеркнущем небе раздора. Несанкционированные пиротехнические дисплеи. Огни. Даже в этом маленьком городе они зажигались — множество зигзагов, эллипсов, полос, параллелограммов света везде, куда падал или даже думал упасть взгляд — все это светилось из-под грязи. Тьма кромсалась на ровные сектора или на рваные сгустки.
Все это светодиоды. Они в магических безделухах и гаджетах, в окнах — теперь это обычные лампочки, — в габаритах машин, в фонариках и зажигалках, на одежде и детских колясках, на городской телебашне и в колесах гироскутеров, конечно, в вапорайзерах. И они же отражаются в глазах женщин, которые смотрят на тебя, если это и происходит когда-нибудь. Весь мир теперь — такой огромный светящийся рекламный щит — реклама мира. Реклама, которая на самом деле ничего не предлагает. Пожаробезопасная, кстати, реклама — светодиоды никогда не перегорают, они не греют совсем — их только по инерции называют «огни». Мы даже не сгорим.
Никаких огней. Только неразрывность сумерек. Вокруг Кристиана не лежала изящная, теплая и липковатая мечта о будущем, вокруг него это будущее громоздилось — застывшее, как светодиодное сияние, вот оно, дано раз и навсегда, тотальное. Впервые после возвращения он слонялся по городу. Была и до этого попытка, но закончилась она резко и жарко — Кристиан только вышел на главную улицу, как перед ним сам по себе вспыхнул ларек, где выдают микрозаймы. Пламя прямо на глазах пробежало по желтоватой ПВХ-панели и мелко зарябило. Из клубов едкого смолянистого дыма показалась песья морда, может быть, кицунэ — остроносая маска закрывала лицо фигуры в сером худи. Субъект бросил пластиковую бутылочку с горючим и растворился в ночи. Кристиан поспешил вглубь дворов — общаться ни с пожарными, ни уж тем более с котами не сильно хотелось.
Сегодня все шло спокойно. Фланирование, дрейфование, психогеография, городская ткань. Светодиоды оставляли бледные копии на сетчатке.
Мертвый и трезвый свет. Свет без огня, без ненужного тепла, — если бы тот, кто однажды раздвинул тьму одним своим Словом, имел в виду только лишь свет и ничего кроме, он бы изобрел светодиод. Ты бы хотел изобрести светодиод?
Кристиан брел по городу — мрачному, угловатому, — рассматривал светодиодные вывески. Вглядываться в их сияние. Огни слепили, но, если не отводить глаз, можно было увидеть: на смену этому свету приходит мгла — под дымкой тусклого алого, или цвета фуксии, — роилась склизкая, безразличная речная муть.
Осознание пришло как откровение — так человек понимает, что больше не любит свою мать. Теперь он умел расколдовывать светодиоды, научился ясновидению особого рода. Бестолковому, впрочем. Он обошел весь город, всматриваясь в сырые от собственного света вывески.
Пролетел над головой патрульный дрон — светодиодное безопасное брюхо; проехал мудила на дорогом японце — нищенская светодиодная подвеска, лучше бы не делал; крутился в витрине какой-то вьетнамской чуфальни шарик — с объемными иероглифами, прямо-таки голограмма, прям киберпанк, однако — светодиод и ничего больше. Но главное — вывески Верхнего города.
За вечер было, наверное, вывесок тридцать. Из бестелесного света Кристиан выхватывал мглу, потому что «если есть свет, должен быть мгла…», или как там в старой песне поется. И когда способность прозревать сама собой отточилась до совершенства, когда она уже надоела, Кристиан поймал этот круг с буквой «Я» посередине. Остановился, прищурился. Прошла пара секунд, но вальяжная, пьяная буква почему-то не поддавалась. Она светила, и был свет. Кристиан помедлил, моргнул и снова уставился в самый центр красных и фиолетовых вен.
Мгла держалась в стороне, возбужденно клокотала, обжигаясь о раскаленную границу света. Свет мягко сиял электрическим упругим теплом.
Кристиан переступил с ноги на ногу и потянулся достать сигарету. Пачка хрустнула пустым картонным нутром. Он настороженно замер и еще раз посмотрел на горящий круг, но теперь не в центр, не своим пристальным расколдовывающим взглядом, а на всю композицию огней — сверху донизу.
Перед ним горела не светодиодная, а теплая аргоновая вывеска, подсвеченная неоновыми дугами. Еще больше света газоразрядной лампы таилось внутри — за дверью в подвал. Холод глупо ждал в полуметре от пятна настоящего, почти осязаемого тепла.
Если там, в подвале — преисподняя, то эти чуваки знают толк в хорошем освещении.
Кристиан сделал шаг и взялся за ручку, согретую теплом благородного газа.
«Dance, dance, dance to the radio», — раздавалось где-то со дна напряженно и зло. Он что-то слышал про это место: ага, так, днем здесь собирались на бизнес-ланчи менеджеры и их подруги — телки. Несколько лет назад они все как одна сделали себе губы, но сделали плохо и дешево — теперь верхняя часть лиц у них будто бы стекала вниз, физиономии получались надменные, тупые, как у престарелых капибар. Воев любил здесь бывать. А вот вечером? Вечером это место не походило на тихое пристанище рыхлых янг профешаналз.
Много-много теплого света внутри. Он приподнимал предметы, проходил сквозь них, оставляя одни контуры без теней. Лучи проникали в молодых женщин, в анемичного официанта и совсем прозрачного бармена. Тот думал, что не палится, и постоянно запрокидывал голову — совал в ноздри бутылек с сосудосуживающим. Свет превращал в прозрачный пурпур столы и кружки с пивом, легко рисовал силуэты мужчин в углу. Лучи не проходили только сквозь стены. Все помещение, озаренное теплым сиянием, плавало в мертвом светодиодном пространстве города. Оно было наполнено живым сиропом неона, аргона и ксенона — казалось, в кабак запустили смесь благородных газов и подали электричество.
Все это светодиоды. Они в магических безделухах и гаджетах, в окнах — теперь это обычные лампочки, — в габаритах машин, в фонариках и зажигалках, на одежде и детских колясках, на городской телебашне и в колесах гироскутеров, конечно, в вапорайзерах. И они же отражаются в глазах женщин, которые смотрят на тебя, если это и происходит когда-нибудь. Весь мир теперь — такой огромный светящийся рекламный щит — реклама мира. Реклама, которая на самом деле ничего не предлагает. Пожаробезопасная, кстати, реклама — светодиоды никогда не перегорают, они не греют совсем — их только по инерции называют «огни». Мы даже не сгорим.
Никаких огней. Только неразрывность сумерек. Вокруг Кристиана не лежала изящная, теплая и липковатая мечта о будущем, вокруг него это будущее громоздилось — застывшее, как светодиодное сияние, вот оно, дано раз и навсегда, тотальное. Впервые после возвращения он слонялся по городу. Была и до этого попытка, но закончилась она резко и жарко — Кристиан только вышел на главную улицу, как перед ним сам по себе вспыхнул ларек, где выдают микрозаймы. Пламя прямо на глазах пробежало по желтоватой ПВХ-панели и мелко зарябило. Из клубов едкого смолянистого дыма показалась песья морда, может быть, кицунэ — остроносая маска закрывала лицо фигуры в сером худи. Субъект бросил пластиковую бутылочку с горючим и растворился в ночи. Кристиан поспешил вглубь дворов — общаться ни с пожарными, ни уж тем более с котами не сильно хотелось.
Сегодня все шло спокойно. Фланирование, дрейфование, психогеография, городская ткань. Светодиоды оставляли бледные копии на сетчатке.
Мертвый и трезвый свет. Свет без огня, без ненужного тепла, — если бы тот, кто однажды раздвинул тьму одним своим Словом, имел в виду только лишь свет и ничего кроме, он бы изобрел светодиод. Ты бы хотел изобрести светодиод?
Кристиан брел по городу — мрачному, угловатому, — рассматривал светодиодные вывески. Вглядываться в их сияние. Огни слепили, но, если не отводить глаз, можно было увидеть: на смену этому свету приходит мгла — под дымкой тусклого алого, или цвета фуксии, — роилась склизкая, безразличная речная муть.
Осознание пришло как откровение — так человек понимает, что больше не любит свою мать. Теперь он умел расколдовывать светодиоды, научился ясновидению особого рода. Бестолковому, впрочем. Он обошел весь город, всматриваясь в сырые от собственного света вывески.
Пролетел над головой патрульный дрон — светодиодное безопасное брюхо; проехал мудила на дорогом японце — нищенская светодиодная подвеска, лучше бы не делал; крутился в витрине какой-то вьетнамской чуфальни шарик — с объемными иероглифами, прямо-таки голограмма, прям киберпанк, однако — светодиод и ничего больше. Но главное — вывески Верхнего города.
За вечер было, наверное, вывесок тридцать. Из бестелесного света Кристиан выхватывал мглу, потому что «если есть свет, должен быть мгла…», или как там в старой песне поется. И когда способность прозревать сама собой отточилась до совершенства, когда она уже надоела, Кристиан поймал этот круг с буквой «Я» посередине. Остановился, прищурился. Прошла пара секунд, но вальяжная, пьяная буква почему-то не поддавалась. Она светила, и был свет. Кристиан помедлил, моргнул и снова уставился в самый центр красных и фиолетовых вен.
Мгла держалась в стороне, возбужденно клокотала, обжигаясь о раскаленную границу света. Свет мягко сиял электрическим упругим теплом.
Кристиан переступил с ноги на ногу и потянулся достать сигарету. Пачка хрустнула пустым картонным нутром. Он настороженно замер и еще раз посмотрел на горящий круг, но теперь не в центр, не своим пристальным расколдовывающим взглядом, а на всю композицию огней — сверху донизу.
Перед ним горела не светодиодная, а теплая аргоновая вывеска, подсвеченная неоновыми дугами. Еще больше света газоразрядной лампы таилось внутри — за дверью в подвал. Холод глупо ждал в полуметре от пятна настоящего, почти осязаемого тепла.
Если там, в подвале — преисподняя, то эти чуваки знают толк в хорошем освещении.
Кристиан сделал шаг и взялся за ручку, согретую теплом благородного газа.
«Dance, dance, dance to the radio», — раздавалось где-то со дна напряженно и зло. Он что-то слышал про это место: ага, так, днем здесь собирались на бизнес-ланчи менеджеры и их подруги — телки. Несколько лет назад они все как одна сделали себе губы, но сделали плохо и дешево — теперь верхняя часть лиц у них будто бы стекала вниз, физиономии получались надменные, тупые, как у престарелых капибар. Воев любил здесь бывать. А вот вечером? Вечером это место не походило на тихое пристанище рыхлых янг профешаналз.
Много-много теплого света внутри. Он приподнимал предметы, проходил сквозь них, оставляя одни контуры без теней. Лучи проникали в молодых женщин, в анемичного официанта и совсем прозрачного бармена. Тот думал, что не палится, и постоянно запрокидывал голову — совал в ноздри бутылек с сосудосуживающим. Свет превращал в прозрачный пурпур столы и кружки с пивом, легко рисовал силуэты мужчин в углу. Лучи не проходили только сквозь стены. Все помещение, озаренное теплым сиянием, плавало в мертвом светодиодном пространстве города. Оно было наполнено живым сиропом неона, аргона и ксенона — казалось, в кабак запустили смесь благородных газов и подали электричество.
«Фальтер» публикует тексты о важном. Подписывайтесь на телеграм-канал, чтобы не пропустить.
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤