Эпиграммы на империю, подпольные типографии, сфабрикованные дела, допросы, лагеря… Судьбы русских поэтов уже традиционно связаны с преследованиями. Иные из дел напоминают детективы или абсурдистские пьесы, но ужас в том, что эти истории реальны.
Редакция «Фальтера» вспоминает четырнадцать имен разных эпох, среди которых — «солнце русской поэзии», обэриуты, Мандельштам, Берггольц, Шаламов, Бродский.
Читайте выдержки из опасных, трагичных, страшных стихотворений — и приговоры, с которыми столкнулись авторы. Наш фоторедактор Ира Копланова также собрала коллажи с портретами литераторов. В иллюстрациях много любви: так мы хотим почтить память о поэтах.
Редакция «Фальтера» вспоминает четырнадцать имен разных эпох, среди которых — «солнце русской поэзии», обэриуты, Мандельштам, Берггольц, Шаламов, Бродский.
Читайте выдержки из опасных, трагичных, страшных стихотворений — и приговоры, с которыми столкнулись авторы. Наш фоторедактор Ира Копланова также собрала коллажи с портретами литераторов. В иллюстрациях много любви: так мы хотим почтить память о поэтах.
Александр Пушкин
СКАЗКИ: NOЁL
Ура! в Россию скачет
Кочующий деспот.
Спаситель горько плачет,
За ним и весь народ.
<...>
1818
Стихотворение посвящено политике Александра I и написано по образцу французских ноэлей — рождественских песен. За эпиграммы на императора и других представителях власти Пушкина отправили в Южную ссылку. В период с 1820 по 1824 год он побывал на Кавказе, в Крыму, Кишиневе, Каменке, Одессе. (Одна из командировок в этот период, к недовольству поэта, была посвящена борьбе с саранчой.)
В 1824 году Пушкин столкнулся со ссылкой во второй раз — за атеистические увлечения. Поэта сослали в имение матери: в Михайловском он провел два года. Здесь он пишет около ста произведений (в том числе «Цыган» и «Графа Нулина»), обдумывает «Бориса Годунова». После Пушкин попал на личную аудиенцию к Николаю I, который как бы из милости вызвался стать личным цензором поэта. Его правки оказались ожидаемо ханженскими: так, императора смущало словосочетание «модная болезнь» и неприличные выражения на счет Петра I.
Вот пример элегантного ответа Пушкина на одну из правок императора: «Cогласен… Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное».
Михаил Лермонтов
СМЕРТЬ ПОЭТА
<...>
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — всё молчи!..
<...>
1837
Написав эти строки, Лермонтов обвинил в трагической смерти Пушкина высшее общество. Произведение принесло поэту не только известность, но и пристальное внимание властей: так появилось «Дело о непозволительных стихах». Николай I «велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он», а дальше решил действовать «согласно закону». В итоге после разбирательств Лермонтова перевели на Кавказ в драгунский полк. Благодаря хлопотам бабушки ссылка продлилась лишь несколько месяцев, но успела сильно повлиять на поэта: впечатления от Кавказа стали материалом для поэм «Демон» и «Мцыри».
В 1840 году Лермонтов повздорил на балу с сыном французского посла Эрнестом Барантом, что привело к дуэли. Барант промахнулся, а Лермонтов выстрелил в сторону. За «недонесение о дуэли» Лермонтова арестовали. Барант заявил, что Лермонтов в него целился, и по решению суда поэта вновь отослали на Кавказ — на сей раз он должен был участвовать в военных действиях. Этот период Лермонтов посвятил работе над «Героем нашего времени».
На Кавказе Лермонтов снова вступил в конфликт — майору в отставке Николаю Мартынову не понравились остроты поэта (в том числе насмешки над его черкесским костюмом). Согласно свидетельствам, Мартынов попросил прекратить, но Лермонтов не спешил — снова случилась дуэль. По основной версии, Лермонтов выстрелил вверх, а Мартынов — прямо в грудь поэту.
Как писал историк Бартенев, Николай I высказался о произошедшем: «Собаке — собачья смерть». Но после «горького укора» сестры — великой княгини Марии Павловны — внял ей и, выйдя в другую комнату к людям, оставшимся после богослужения, сказал: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит».
Владимир Маяковский
ГИМН СУДЬЕ
<...>
А знаете, все-таки жаль перуанца.
Зря ему дали галеру.
Судьи мешают и птице, и танцу,
и мне, и вам, и Перу.
1915
Писательский путь Маяковский начал в тюрьме. В 1908–1909 годах его арестовали трижды:
— за работу в подпольной большевистской типографии;
— по подозрению в связи с группой анархистов-экспроприаторов;
— по подозрению в пособничестве побегу террористок из Новинской тюрьмы. (Организатор побега Исидор Морчадзе жил в то время у Маяковских, мать и сестры шили шапочки для рывших подкоп, сам Владимир помогал отмывать одежду от глины.)
По первому делу поэт освобожден как несовершеннолетний, по второму и третьему — за недостатком улик.
Стихами, написанными в заключении, Маяковский был недоволен. Говорил, что выходило «ходульно и ревплаксиво»: «Спасибо надзирателям — при выходе отобрали. А то б еще напечатал!»
После тюрьмы поэт вышел из партии. Объяснял он это так: «Коммунисты работали на фронтах. В искусстве и просвещении пока соглашатели. Меня послали б ловить рыбу в Астрахань».
Николай Гумилев
***
Какое отравное зелье
Влилось в мое бытиё,
Мученье мое, веселье,
Святое безумье мое…
1921
Гумилев написал это стихотворение, находясь в заключении — в 1921 году его арестовали по обвинению в участии в заговоре «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева». Из-за этого кровавого дела, возможно, сфабрикованного чекистами частично или полностью, в Советской России расстреляли больше 100 представителей науки и искусства. Дело до сих пор засекречено, гипотезы о причастности Гумилева разнятся.
Накануне ареста поэт виделся с Ходасевичем и шутил, что проживет «по крайней мере до 90 лет». Уже в заключении Гумилев встретил искусствоведа Николая Пунина — тот сообщил об этом из тюрьмы родным: «…Мы стояли друг перед другом, как шалые, в руках у него была „Илиада“, которую от бедняги тут же отобрали».
Поэт Георгий Иванов в воспоминаниях приводит слова из открытки от Гумилева: «Не беспокойтесь обо мне. Я чувствую себя хорошо, играю в шахматы и пишу стихи. Пришлите табаку и одеяла...»
По разным свидетельствам, перед расстрелом Гумилев «улыбался, докурил папиросу», «поражал стойкостью до самого трагического конца», «стоял неподвижно», пока другие арестанты плакали и молили о пощаде.
Даниил Хармс
ИЗ ДОМА ВЫШЕЛ ЧЕЛОВЕК
<...>
И вот однажды на заре
Вошел он в темный лес.
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез.
<...>
1937
Новаторская группа ОБЭРИУ раздражала многих в Союзе. В своем манифесте участники называли себя «поэтами нового мироощущения и нового искусства». Обэриуты ломали норму и устраивали причудливые перформансы. Так, во время знаменитого вечера «Три левых часа» в 1928 году Хармс читал стихи, сидя на шкафу, а Введенский катался на велосипеде. Подобные выходки привели к резкой критике.
Обэриуты сконцентрировались на детской поэзии, чтобы избежать внимания цензоров, печатались в Детгизе. Несмотря на нелюбовь Хармса к детям («С улицы слышен противный крик мальчишек. Я лежу и выдумываю им казнь»), маленькие читатели любили его стихи за их игривость и абсурдность.
Но и на этом поприще писателям не удалось избежать травли: на них обрушилась волна критики от литераторов — в частности, от Ольги Берггольц. Статью редактора Абрама Серебрянникова «Золотые зайчики на полях детской литературы» историк литературы Валерий Шубинский называет «классическим литературным доносом».
В 1931 году Хармса арестовали из-за участия в «антисоветской группе писателей» и приговорили к трем годам лагерей, но благодаря хлопотам отца наказание заменили на высылку.
В 1932 году поэт возвращается в Ленинград. Несколько лет спустя он пишет в дневнике: «Я чувствую, что там происходит что-то тайное, злое. Нам нечего есть. Мы страшно голодаем».
В 1941-м Хармса арестовали снова — за распространение «клеветнических и пораженческих настроений», связанных с войной. В доносе ему приписывают следующие слова: «Если же мне дадут мобилизационный листок, я дам в морду командиру, пусть меня расстреляют». Свидетельств от близких Хармса о подобных настроениях нет.
Чтобы избежать расстрела или ссылки, Хармс симулировал безумие. Он умер в психиатрической больнице тюрьмы «Кресты» в феврале 1942-го — это был один из самых голодных месяцев блокады Ленинграда.
Александр Введенский
ЭЛЕГИЯ
<...>
Исчезнувшее вдохновенье
теперь приходит на мгновенье,
на смерть, на смерть держи равненье
поэт и всадник бедный.
1940
Как и Хармса, впервые Введенского арестовали в 1931 году и сослали в Курск. Считается, что поводом для доноса стал тост Введенского в память Николая II. В 1941 году поэта обвинили в контрреволюционной агитации, снова последовал арест.
В материале, посвященном путанице с источниками, Валерий Шубинский приводит показания поэта о том, почему он задержался в Харькове во время войны: «…Говорили, что противник отброшен дальше от Харькова, чем он был за несколько дней перед этим. <...> Я лично и жена рассчитывали, что на случай, если немцы займут Харьков — они, может быть, семью не тронут, так как все они русские и живут не на моей фамилии».
А вот что написал о Введенском следователь Дубок. По его словам, Введенский «проводил антисоветские разговоры, в которых заявлял о якобы хорошем отношении немцев с населением на занятых ими территориях, отказался совместно с семьей эвакуироваться из Харькова, а также предлагал это делать другим людям…»
По одной из версий, на этапе в Казань в 1941 году поэт скончался от плеврита.
Николай Олейников
ТАРАКАН
Таракан сидит в стакане.
Ножку рыжую сосет.
Он попался. Он в капкане
И теперь он казни ждет.
1934
Жутковатое, несмотря на детскую форму, стихотворение оказалось для Олейникова в чем-то провидческим — 1930-е годы стали для редактора «Ежа» и «Чижа» трагическим поворотом.
Сначала он похоронил трехлетнего сына, затем, в 1937-м, был арестован из-за «контрреволюционной деятельности и участия в троцкистской организации». Спустя несколько месяцев поэта расстреляли и захоронили в Левашовской пустоши.
Жене Олейникова Ларисе при этом сообщили, что поэт осужден на 10 лет лагере, ее саму принудительно выселили из Ленинграда. Вдова получила фальшивое свидетельство о смерти мужа от тифа в 1942 году.
ТАРАКАН
Таракан сидит в стакане.
Ножку рыжую сосет.
Он попался. Он в капкане
И теперь он казни ждет.
1934
Жутковатое, несмотря на детскую форму, стихотворение оказалось для Олейникова в чем-то провидческим — 1930-е годы стали для редактора «Ежа» и «Чижа» трагическим поворотом.
Сначала он похоронил трехлетнего сына, затем, в 1937-м, был арестован из-за «контрреволюционной деятельности и участия в троцкистской организации». Спустя несколько месяцев поэта расстреляли и захоронили в Левашовской пустоши.
Жене Олейникова Ларисе при этом сообщили, что поэт осужден на 10 лет лагере, ее саму принудительно выселили из Ленинграда. Вдова получила фальшивое свидетельство о смерти мужа от тифа в 1942 году.
Николай Заболоцкий
ЛЕСНОЕ ОЗЕРО
<...>
И толпы животных и диких зверей,
Просунув сквозь елки рогатые лица,
К источнику правды, к купели своей
Склонились воды животворной напиться.
1938
Стихотворение написано в каторжном вагоне — в 1938 году поэта осудили по делу об антисоветской пропаганде. Во время допроса Заболоцкому не давали спать несколько суток кряду, все эти дни он неподвижно сидел на стуле. «Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог более переносить боли в стопах» — вспоминает поэт. После избиений Заболоцкий пытался сражаться, отгоняя тюремщиков с помощью швабры.
Поэт не повторил судьбу Хармса, Введенского и Олейникова — его приговорили к лагерям. Он провел там восемь лет, но нашел силы работать над переложением «Слова о полку Игореве». После возвращения в Москву поэт публиковался, хоть был и осторожен до начала оттепели. Умер Заболоцкий в1958 году от инфаркта.
ЛЕСНОЕ ОЗЕРО
<...>
И толпы животных и диких зверей,
Просунув сквозь елки рогатые лица,
К источнику правды, к купели своей
Склонились воды животворной напиться.
1938
Стихотворение написано в каторжном вагоне — в 1938 году поэта осудили по делу об антисоветской пропаганде. Во время допроса Заболоцкому не давали спать несколько суток кряду, все эти дни он неподвижно сидел на стуле. «Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог более переносить боли в стопах» — вспоминает поэт. После избиений Заболоцкий пытался сражаться, отгоняя тюремщиков с помощью швабры.
Поэт не повторил судьбу Хармса, Введенского и Олейникова — его приговорили к лагерям. Он провел там восемь лет, но нашел силы работать над переложением «Слова о полку Игореве». После возвращения в Москву поэт публиковался, хоть был и осторожен до начала оттепели. Умер Заболоцкий в1958 году от инфаркта.
Осип Мандельштам
***
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
<…>
1933
Роковая эпиграмма (или, как выразился Пастернак, «акт самоубийства») — посвящение Иосифу Сталину. Правда, судя по исследованию литературоведа Глеба Морева, до самого «кремлевского горца» текст так и не дошел — и, вероятно, по иронии судьбы правитель лично поучаствовал в смягчении наказания.
За чтение стихотворения знакомым на поэта донесли. Тогда же, в 1933 году, его арестовали. Мандельштама приговорили к трем годам ссылки на Урале. Прибыв туда вместе с женой Надеждой Яковлевной, он совершил попытку самоубийства: выбросился из окна. Супруга обратилась за поддержкой к главному редактору «Известий» Николаю Бухарину — он, в свою очередь, написал письмо правителю. Осветив проблему, в постскриптуме Бухарин добавляет: «Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста…». Сталин отреагировал резолюцией: «Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…»
(После у него состоялась короткая беседа с Пастернаком, в ходе которой Сталин задал знаменитый вопрос: «Но ведь он мастер? Мастер?» По свидетельству Анны Ахматовой и Надежды Мандельштам, Пастернак ответил, что это не имеет значения.)
От «кремлевского горца» суть эпиграммы утаивали. Как пишет исследователь Глеб Морев, об этом лично позаботился зампред ОГПУ Яков Агранов. С текстом злосчастного стихотворения были знакомы в том числе громкие поэты Анна Ахматова и Владимир Нарбут — а значит, по тогдашним законам их тоже следовало бы репрессировать за недонесение. Взвесив политическую обстановку, Агранов предпочел скрыть подробности об истинном герое текста: в спецсообщении Сталину он пишет, что стихотворение — «пасквиль на вождей революции» и оно уничтожено.
Приговор Мандельштаму смягчили и заменили на запрет жить в столицах и некоторых городах СССР. До 1937 года поэт находился в Воронеже. Но уже в 1938-м на него написал донос генеральный секретарь Союза писателей Владимир Ставский: он заявил, что Мандельштам часто пересекает «зону» и бывает в Москве у друзей, которые делают из него «страдальца».
Мандельштама приговорили к пяти годам в исправительно-трудовом лагере. Поэт скончался в том же году: официальная причина смерти — паралич сердца, но возможно, речь шла о дистрофии или тифе.
***
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
<…>
1933
Роковая эпиграмма (или, как выразился Пастернак, «акт самоубийства») — посвящение Иосифу Сталину. Правда, судя по исследованию литературоведа Глеба Морева, до самого «кремлевского горца» текст так и не дошел — и, вероятно, по иронии судьбы правитель лично поучаствовал в смягчении наказания.
За чтение стихотворения знакомым на поэта донесли. Тогда же, в 1933 году, его арестовали. Мандельштама приговорили к трем годам ссылки на Урале. Прибыв туда вместе с женой Надеждой Яковлевной, он совершил попытку самоубийства: выбросился из окна. Супруга обратилась за поддержкой к главному редактору «Известий» Николаю Бухарину — он, в свою очередь, написал письмо правителю. Осветив проблему, в постскриптуме Бухарин добавляет: «Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста…». Сталин отреагировал резолюцией: «Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…»
(После у него состоялась короткая беседа с Пастернаком, в ходе которой Сталин задал знаменитый вопрос: «Но ведь он мастер? Мастер?» По свидетельству Анны Ахматовой и Надежды Мандельштам, Пастернак ответил, что это не имеет значения.)
От «кремлевского горца» суть эпиграммы утаивали. Как пишет исследователь Глеб Морев, об этом лично позаботился зампред ОГПУ Яков Агранов. С текстом злосчастного стихотворения были знакомы в том числе громкие поэты Анна Ахматова и Владимир Нарбут — а значит, по тогдашним законам их тоже следовало бы репрессировать за недонесение. Взвесив политическую обстановку, Агранов предпочел скрыть подробности об истинном герое текста: в спецсообщении Сталину он пишет, что стихотворение — «пасквиль на вождей революции» и оно уничтожено.
Приговор Мандельштаму смягчили и заменили на запрет жить в столицах и некоторых городах СССР. До 1937 года поэт находился в Воронеже. Но уже в 1938-м на него написал донос генеральный секретарь Союза писателей Владимир Ставский: он заявил, что Мандельштам часто пересекает «зону» и бывает в Москве у друзей, которые делают из него «страдальца».
Мандельштама приговорили к пяти годам в исправительно-трудовом лагере. Поэт скончался в том же году: официальная причина смерти — паралич сердца, но возможно, речь шла о дистрофии или тифе.
Ольга Берггольц
МАЛОЛЕТКИ НА ПРОГУЛКЕ
<...>
Двух детей схоронила
Я на воле сама,
Третью дочь погубила
До рожденья — тюрьма…
<...>
1939
Ольга Берггольц потеряла всех своих детей. Ее дочь Ирина умерла в семь лет из-за порока сердца, Майя скончалась в годовалом возрасте; еще двоих детей поэтесса потеряла во время политических преследований.
В 1937 году беременной Берггольц пришлось прийти в НКВД для дачи показаний по делу Авербаха — генерального секретаря Российской ассоциации пролетарских писателей, с которым у поэтессы был роман. (Его задержали за «участие в антисоветской террористической организации» и расстреляли в том же году.) После допроса Берггольц попала в больницу и потеряла ребенка.
В 1938 году поэтессу, вновь беременную, арестовали по делу о «врагах народа». Из-за побоев она пережила выкидыш. Берггольц провела в тюрьме полгода и с горечью вспоминала: «Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули обратно и говорят: живи!».
Ариадна Эфрон
***
Нам останется ночь полярная,
Изба черная, жизнь угарная,
Как клеймо на плече позорная,
Поселенская, поднадзорная.
<...>
1949
Дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона провела в лагерях шестнадцать лет. В книге «Рассказанная жизнь», недавно вышедшей в издательстве «Бослен», впервые опубликованы рассказы Ариадны, записанные филологом Еленой Коркиной в 70-е.
Литератор в том числе вспоминает сон 1937 года, который она увидела перед возвращением из Франции. Эфрон шла по кладбищу и спустилась под землю, словно в парижское метро: вокруг, в келейках, сидели люди, занятые бессмысленной работой. Они расплетали венки, сматывали проволоку. Когда Эфрон вышла из «подземки», у нее состоялся разговор с невидимым спутником:
— Что же они все там делают?
— А разве вы не знаете, что не все люди воскреснут?
Бунин пытался отговорить Эфрон от возвращения в Россию, запугивая арестом и Сибирью. Правда, в конце добавил: «Если бы мне было столько лет, сколько тебе… Пускай Сибирь, пускай сгноят! Зато — Россия!» Ариадна вернулась 1937-м: на родине она сотрудничала с журналом Revue de Moscou, занималась переводами и иллюстрациями. В 1939 году поэтессу и ее отца арестовали.
Ариадну задержали за «шпионаж», под пытками заставили оговорить себя и отца. Сергея Эфрона обвинили в убийстве советского разведчика, в 1941-м приговорили к расстрелу. В последнем слове Сергей сказал: «Я не был шпионом, я был честным агентом советской разведки». Ариадну же ждали страшные восемь лет лагерей.
В 1948 году, когда она вышла на свободу, все ее ближайшие родственники были мертвы: мать покончила с собой, брат погиб на фронте. С возлюбленным Самуилом Гуревичем они расстались (его расстреляют в 1951 году).
В 1949-м Эфрон арестовали снова и приговорили к пожизненной ссылке. Этому периоду она посвятила ряд акварельных зарисовок. Ее реабилитировали лишь в 1955 году за отсутствием состава преступления. Эфрон вернулась в Москву и прожила еще двадцать лет, пока не подвело больное сердце: она умерла от инфаркта.
***
Нам останется ночь полярная,
Изба черная, жизнь угарная,
Как клеймо на плече позорная,
Поселенская, поднадзорная.
<...>
1949
Дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона провела в лагерях шестнадцать лет. В книге «Рассказанная жизнь», недавно вышедшей в издательстве «Бослен», впервые опубликованы рассказы Ариадны, записанные филологом Еленой Коркиной в 70-е.
Литератор в том числе вспоминает сон 1937 года, который она увидела перед возвращением из Франции. Эфрон шла по кладбищу и спустилась под землю, словно в парижское метро: вокруг, в келейках, сидели люди, занятые бессмысленной работой. Они расплетали венки, сматывали проволоку. Когда Эфрон вышла из «подземки», у нее состоялся разговор с невидимым спутником:
— Что же они все там делают?
— А разве вы не знаете, что не все люди воскреснут?
Бунин пытался отговорить Эфрон от возвращения в Россию, запугивая арестом и Сибирью. Правда, в конце добавил: «Если бы мне было столько лет, сколько тебе… Пускай Сибирь, пускай сгноят! Зато — Россия!» Ариадна вернулась 1937-м: на родине она сотрудничала с журналом Revue de Moscou, занималась переводами и иллюстрациями. В 1939 году поэтессу и ее отца арестовали.
Ариадну задержали за «шпионаж», под пытками заставили оговорить себя и отца. Сергея Эфрона обвинили в убийстве советского разведчика, в 1941-м приговорили к расстрелу. В последнем слове Сергей сказал: «Я не был шпионом, я был честным агентом советской разведки». Ариадну же ждали страшные восемь лет лагерей.
В 1948 году, когда она вышла на свободу, все ее ближайшие родственники были мертвы: мать покончила с собой, брат погиб на фронте. С возлюбленным Самуилом Гуревичем они расстались (его расстреляют в 1951 году).
В 1949-м Эфрон арестовали снова и приговорили к пожизненной ссылке. Этому периоду она посвятила ряд акварельных зарисовок. Ее реабилитировали лишь в 1955 году за отсутствием состава преступления. Эфрон вернулась в Москву и прожила еще двадцать лет, пока не подвело больное сердце: она умерла от инфаркта.
Варлам Шаламов
***
<...>
И бронхи рвет мои мороз
И сводит рот.
И, точно камни, капли слез
И мерзлый пот.
Я говорю мои стихи,
Я их кричу.
Деревья, голы и глухи,
Страшны чуть-чуть.
<...>
19??
Шаламов провел в лагерях около двадцати лет. Впервые его арестовали в 1929 году из-за работы в подпольной типографии, где печаталось ленинское «Письмо к съезду». Писателя обвинили в «антисоветской агитации» и приговорили к трем годам концентрационного лагеря: срок он отбывал в Вишере. «Ни один человек не становится ни лучше, ни сильнее после лагеря, — говорил Шаламов. — Лагерь — отрицательный опыт, отрицательная школа, растление для всех — для начальников и заключенных, конвоиров и зрителей, прохожих и читателей беллетристики».
1931-й для него стал годом досрочного освобождения. Но в 1937-м Шаламова арестовали повторно — за «контрреволюционную троцкистскую деятельность». Итог — пять лет на Колыме. Перед окончанием срока Шаламову дали еще десять лет (по его убеждению, за высказывание о том, что эмигрант Бунин — великий русский писатель).
На свободу Шаламов вышел досрочно в 1951 году, но из-за бюрократии смог уехать лишь в 1953-м. Его опыт лагерной жизни лег в основу «Колымских рассказов» и стихотворений из цикла «Колымские тетради». От «Рассказов» он впоследствии публично отрекся в «Литературной газете».
Шаламов страдал от серьезных проблем со здоровьем: лагеря усугубили болезнь Меньера — нарушение вестибулярного аппарата. В 80-е годы писатель столкнулся с очередной трагедией — прогрессирующей деменцией. Смерть он встретил в психоневрологическом интернате, причиной стала сердечная недостаточность.
Александр Солженицын
ДОРОЖЕНЬКА
<...>
— Кто помог? Бежал из плена как?
— Сколько заплатили, гадина, тебе?
…Именем Союза… Родине изменник Бондаренко…
…Добровольно перешел к врагам…
<...>
Поэма сочинена устно в 1947–1952-е. Впервые опубликована в 1999 году
В 1945 году Александр Солженицын, служивший на фронте, вел опасную переписку со своим другом, ученым-химиком Николаем Виткевичем. Они старались шифровать послания, но в то же время ходили по грани. Критика «Пахана» (Сталина) не прошла мимо цензуры: в 1945 году Солженицына приговорили к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. В заключении он спасался стихами, запоминая их наизусть. В 1953 году писателя отправили в вечную ссылку. Освободили лишь в 1956-м «за отсутствием в его действиях состава преступления». Чуть позже — реабилитировали.
Крутой поворот в жизни писателя начался с публикации «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире»: это произошло благодаря решительности главного редактора Твардовского и поддержке Хрущева. Страна была шокирована текстом, Ахматова предсказывала писателю славу. Однако политические настроения вскоре изменились: с приходом к власти Брежнева Солженицын больше не мог печататься. Его реакцией на обстановку стало письмо IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей: «Литература, которая не есть воздух современного ей общества, которая не смеет передать обществу свою боль и тревогу… не заслуживает даже названия литературы, а всего лишь — косметики».
В 1970 году Солженицыну присудили Нобелевскую премию. Но на родине писателя продолжали травить: в газете «Правда» опубликовали письмо с выпадами против него и академика Сахарова. Солженицын договорился о публикации произведения в эмигрантском издательстве YMCA-Press в Праге.
В 1974 году писателя арестовали снова, обвинили в «измене Родине», лишили советского гражданства и вместе с семьей вывезли из СССР. Он путешествовал по Европе и США, создал «Русский общественный Фонд помощи преследуемым и их семьям». На родину писатель вернулся уже в 1994 году — на условии, что здесь напечатают «Архипелаг».
ДОРОЖЕНЬКА
<...>
— Кто помог? Бежал из плена как?
— Сколько заплатили, гадина, тебе?
…Именем Союза… Родине изменник Бондаренко…
…Добровольно перешел к врагам…
<...>
Поэма сочинена устно в 1947–1952-е. Впервые опубликована в 1999 году
В 1945 году Александр Солженицын, служивший на фронте, вел опасную переписку со своим другом, ученым-химиком Николаем Виткевичем. Они старались шифровать послания, но в то же время ходили по грани. Критика «Пахана» (Сталина) не прошла мимо цензуры: в 1945 году Солженицына приговорили к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. В заключении он спасался стихами, запоминая их наизусть. В 1953 году писателя отправили в вечную ссылку. Освободили лишь в 1956-м «за отсутствием в его действиях состава преступления». Чуть позже — реабилитировали.
Крутой поворот в жизни писателя начался с публикации «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире»: это произошло благодаря решительности главного редактора Твардовского и поддержке Хрущева. Страна была шокирована текстом, Ахматова предсказывала писателю славу. Однако политические настроения вскоре изменились: с приходом к власти Брежнева Солженицын больше не мог печататься. Его реакцией на обстановку стало письмо IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей: «Литература, которая не есть воздух современного ей общества, которая не смеет передать обществу свою боль и тревогу… не заслуживает даже названия литературы, а всего лишь — косметики».
В 1970 году Солженицыну присудили Нобелевскую премию. Но на родине писателя продолжали травить: в газете «Правда» опубликовали письмо с выпадами против него и академика Сахарова. Солженицын договорился о публикации произведения в эмигрантском издательстве YMCA-Press в Праге.
В 1974 году писателя арестовали снова, обвинили в «измене Родине», лишили советского гражданства и вместе с семьей вывезли из СССР. Он путешествовал по Европе и США, создал «Русский общественный Фонд помощи преследуемым и их семьям». На родину писатель вернулся уже в 1994 году — на условии, что здесь напечатают «Архипелаг».
Иосиф Бродский
***
Ночь. Камера. Волчок
хуярит прямо мне в зрачок.
Прихлебывает чай дежурный.
И сам себе кажусь я урной,
куда судьба сгребает мусор,
куда плюется каждый мусор.
Колючей проволоки лира
маячит позади сортира.
Болото всасывает склон.
И часовой на фоне неба
вполне напоминает Феба.
Куда забрел ты, Апполон!
1965
В 1963 году в газете «Вечерний Ленинград» была опубликована статья «Околитературный трутень». Авторы называли Бродского «стихотворцем в вельветовых штанах» и упрекали в подражании поэтам, которые «проповедовали пессимизм» (заодно приписав ему авторство стихов Бобышева). В следующем году «Вечерний Ленинград» опубликовал уже письма читателей, посвященные травле «тунеядца Бродского». Чуть больше месяца спустя поэта арестовали по обвинению в тунеядстве.
В одиночной камере Бродский перенес сердечный приступ. Его также подвергли принудительной психиатрической экспертизе. Поэт прожил три недели на «Пряжке» (психиатрическая больница № 2 в Ленинграде).
Согласно записи суда из-под пера литератора и журналиста Фриды Вигдоровой, слушания напоминали абсурдистскую пьесу:
Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому
Судья: А вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят... где учат...
Бродский: Я не думал... я не думал, что это дается образованием.
Судья: А чем же?
Бродский: Я думаю, это... (растерянно)... от Бога...
Приговор по административному делу — пять лет работ в отдаленной области. Как говорит историк Ольга Эдельман, среди тысяч дел прокуратуры СССР на ее памяти это оказалось единственным «с такими аномальными отклонениями». О том, что оно сфальсифицировано, говорил даже заведующий отделом административных органов ЦК Николай Миронов, вскоре погибший в автокатастрофе.
При этом саму ссылку в Архангельск Бродский вспоминал с теплом: он продолжал заниматься поэзией, изучал Одена. Под давлением общественности Верховный суд РСФСР пересмотрел дело. По итогу реальный срок ссылки составил полтора года.
Однако за Бродским продолжали следить. Он привлекал к себе всё больше внимания из-за популярности. В 1972 году поэта вызвали в ОВИР и поставили перед выбором: эмиграция или «горячие денечки». Будущий нобелевский лауреат отбыл из России в Вену, взяв пишущую машинку, две бутылки водки для Одена и сборник стихов Джона Донна.
«Фальтер» публикует тексты о важном, литературе и свободе. Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить.
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤
***
Ночь. Камера. Волчок
хуярит прямо мне в зрачок.
Прихлебывает чай дежурный.
И сам себе кажусь я урной,
куда судьба сгребает мусор,
куда плюется каждый мусор.
Колючей проволоки лира
маячит позади сортира.
Болото всасывает склон.
И часовой на фоне неба
вполне напоминает Феба.
Куда забрел ты, Апполон!
1965
В 1963 году в газете «Вечерний Ленинград» была опубликована статья «Околитературный трутень». Авторы называли Бродского «стихотворцем в вельветовых штанах» и упрекали в подражании поэтам, которые «проповедовали пессимизм» (заодно приписав ему авторство стихов Бобышева). В следующем году «Вечерний Ленинград» опубликовал уже письма читателей, посвященные травле «тунеядца Бродского». Чуть больше месяца спустя поэта арестовали по обвинению в тунеядстве.
В одиночной камере Бродский перенес сердечный приступ. Его также подвергли принудительной психиатрической экспертизе. Поэт прожил три недели на «Пряжке» (психиатрическая больница № 2 в Ленинграде).
Согласно записи суда из-под пера литератора и журналиста Фриды Вигдоровой, слушания напоминали абсурдистскую пьесу:
Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому
Судья: А вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят... где учат...
Бродский: Я не думал... я не думал, что это дается образованием.
Судья: А чем же?
Бродский: Я думаю, это... (растерянно)... от Бога...
Приговор по административному делу — пять лет работ в отдаленной области. Как говорит историк Ольга Эдельман, среди тысяч дел прокуратуры СССР на ее памяти это оказалось единственным «с такими аномальными отклонениями». О том, что оно сфальсифицировано, говорил даже заведующий отделом административных органов ЦК Николай Миронов, вскоре погибший в автокатастрофе.
При этом саму ссылку в Архангельск Бродский вспоминал с теплом: он продолжал заниматься поэзией, изучал Одена. Под давлением общественности Верховный суд РСФСР пересмотрел дело. По итогу реальный срок ссылки составил полтора года.
Однако за Бродским продолжали следить. Он привлекал к себе всё больше внимания из-за популярности. В 1972 году поэта вызвали в ОВИР и поставили перед выбором: эмиграция или «горячие денечки». Будущий нобелевский лауреат отбыл из России в Вену, взяв пишущую машинку, две бутылки водки для Одена и сборник стихов Джона Донна.
«Фальтер» публикует тексты о важном, литературе и свободе. Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить.
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤