Ночной график

Едва уяснив, что и как показывают часы, Илья начал ощущать постоянную нехватку времени. Чтобы понять, куда оно исчезает, Илья подолгу всматривался в циферблат будильника и надеялся стать свидетелем момента, когда «сегодня еще много дел» превращается в «ну, уже только завтра». Коренастая стрелка с кислотно-зелеными желобком не двигалась, сколько за ней ни следи, но стоило отвернуться, и толстушка прыгала по дуге далеко за полдень, оставляя позади и дистрофичные цифры, и всё нереализованное.

Можно было сжульничать — покрутить тугой штырек, торчащий из спины будильника, — но это именно что сжульничать: Илья рано осознал необратимость времени, поэтому считал истории о хрононавтах чушью. Всякие «Назад в будущее» и «Терминаторы» мало будоражили Илью, он отрицал саму возможность путешествия в прошлое как совершенно невероятную. И даже если бы ему всерьез предложили отправиться, скажем, во вчера, то он не стал бы что-то менять — во всяком случае, не радикально, ведь сожалел не о сказанном или сделанном, а о том, что сделать не успел. Размышляя о таком украдкой, почти стыдливо, Илья заключал: в прошлом он бы завершил строительство автомобильного тоннеля в песочнице, скатился с горки еще разок до того, как мама потащит домой, не дал себе уснуть и досмотрел «Приключения Флика» по телеку.

Ответом Ильи на бесповоротность времени стало планирование. Вставая утром, он придумывал дела на день и потом строго следовал намеченному. Когда что-то не удавалось, Илья злился, обвинял — порой визгливо, порой одним злым взглядом — родителей. Чаще маму, чем отца: последний почти не контролировал Илью, только мерцал изможденно в экстремумах дня, уходя на работу и возвращаясь с нее. В выходные же отец дотлевал на свежекупленной оттоманке, покачивая оститной ногой в такт Cheri Cheri Lady из музыкального центра, ужасая безобразной растратой ценных минут.

Но он, отец, хотя бы не мешал планам Ильи, тогда как мама будто стремилась подчинить сыновье время своему бессистемному существованию. Ее «дела», сплошь неотложные, возникали внезапно, не давая Илье даже подготовиться. Среди них были:

• визиты к мордастому, вооруженному молоточком врачу, сетовавшему на замкнутость Ильи;
• визиты к пропахшей куревом врачихе, сетовавшей на осанку Ильи и не по годам высокий рост;
• визиты к маминым подругам, когда Илью надолго закрывали в комнате одного, чтобы не мешал кухонным разговорам;
• визиты маминых подруг, когда Илью надолго закрывали в комнате одного, чтобы не мешал кухонным разговорам;
• истерики на почве родительского разлада, когда мама скандальным порывом собирала вещи и Илью, отправлялась в гостиницу и жила там до неизбежного примирения с отцом.

Были и другие «дела», однако эти, пусть иррегулярно, но повторялись. Они раздражали и путали своим непостоянством, которое мешало вывести закономерности, предсказать следующее «дело», как предсказывают затмения. Мама оттесняла простые занятия Ильи «на потом», и этого «потом», этих скудных пижамных часов, разумеется, не хватало.

В попытках удержать ускользающее право на собственное время Илья стал фиксировать планы на бумаге — сперва при мамином посредничестве. «Ответственный растет», — говорила мама и размашисто записывала за сыном всякие «мультики утром» и «корабль из конструктора». В четыре года он сам составлял расписание на день: выводил в альбоме большими угловатыми буквами через «N» вместо «И» — и «Е», похожую на расческу с частым зубцом.

Получив первый школьный дневник, Илья принялся с остервенением заполнять его на недели вперед, расписывая по минутам каждую перемену. Один день нередко занимал целый разворот, вынуждая классную ругаться за неправильное ведение «паспорта учащегося», но это особенно не волновало — гораздо сильнее раздражало, когда звонок «звенел для учителя», срывая планы. Устав от педагоговых упреков, мама купила Илье отдельный дневник для личных записей и продолжила покупать новые вплоть до выпускного класса.

Эта привычка таскать два дневника отзывалась в одноклассниках ехидными тычками на переменах, унизительными карикатурами на партах, остракизмом в иное время и иных местах. Угрожающе огромный рост помогал Илье избегать побоев: насмешники робели перед широкими кулаками, ретировались в сторону парии, менее опасного наружностью, и не особенно мешали Илье в исполнении планов. Они, к слову, нередко включали наблюдения за унижениями других. Немо осуждая задир, Илья не мог не восхищаться той легкостью, с которой они, например, выдирали из столовской очереди слабых, а из их повестки — обед.

Дальше была армия, где Илье сначала понравилось: всё здесь успевалось и делалось вовремя. Он быстро проникся четкостью и предсказуемостью солдатского уклада. За свою обязательность Илья быстро полюбился офицерскому составу и так же быстро — через месяц — был впервые избит другими новобранцами. Старшие вечно ставили Илью в пример и публично сравнивали с остальными по признаку обязательности, обрекая на темную после отбоя: рост, по-прежнему внушительный, уже никого не пугал. Били гурьбой, завернув мыло в носки, как показывали в одном фильме про Вьетнам. Наутро тело Ильи ныло, приходилось через силу подниматься с койки, заправлять койку, умываться, одеваться, выходить на построение, маршировать. Отомстить, конечно, хотелось, но:

1. В плотном армейском графике не находилось окошка для симметричного или не очень ответа;
2. Илья по-честному боялся, что своим ответом вызовет еще более бурную агрессию сослуживцев.

Тихонько кипящий внутри гнев выплеснулся спустя полгода службы, когда Илья обернулся черпаком*. К новому статусу прилагалось безразличие бывших обидчиков и уйма свободного времени. Вынужденная праздность позволила Илье вдруг понять, что всю жизнь он находился в подчинении у времени, заполнял те полости в его туше, которые ему позволяли, а теперь получил возможность вторгаться в чужое темпоральное пространство и подминать его под собственные нужды. Здесь ни мама, ни учителя не имели над Ильей власти, поэтому освободившееся время Илья полностью посвятил насилию. Он врывался в казарму после отбоя и принимался кошмарить духов**: «пробивал фанеру»***, пока не устанет рука, наказывал за плохую «ловлю бабочек»****, а следом бил ногами, отыгрываясь наконец за отобранное когда-то время.

Ближе к дембелю мама дала о себе знать. Позвонила, сообщила, что отец с ними больше не живет: нашел какую-то крымчанку и переехал к ней в Евпаторию. «Греет там косточки свои, — говорила мама, сопя в трубку. — Больные свои косточки греет, да чтоб они сгорели на хуй, кости его ебучие. А я годы на него потратила, убила». Вернувшись домой, Илья обнаружил маму спящей голышом на комковатой оттоманке. Повсюду валялись пустые пивные бутылки, ополовиненные пачки чипсов, тарелки с присохшими майонезными плевками. Мама проснулась, обняла сына и призналась, что неделю не просыхает.

Неделя растянулась до месяца, затем — до года. Илья, чьи планы, вообще-то, предполагали учебу в университете, устроился охранником на склад «М.Видео», сторожил ночами бытовую технику. Работа при всём ее, пожалуй, даже отрицательном престиже Илье была по душе — еще бы: почти 12 собственных часов, которые можно тратить как угодно. Мизерной зарплаты хватало, чтобы кое-как содержать маму, не прекращавшую пить и убеждать Илью, что вот-вот прекратит. Пару раз Илья заставал маму звонящей папе и высказывающей ему всякие гадости; больше пары раз мама звонила Илье, пока тот был на смене, и зазывала приехать под надуманным, очевидно, предлогом: то виделся мертвый отец, то страшный шум за стеной не давал уснуть. В такие моменты Илья, конечно, откликался на зов, но невероятно злился на маму за то, что та рушит его планы, куда уже прочно вписалась работа. Злился так же, как в детстве.

Однажды мама позвонила и сказала, что умирает. Илья тут же рванул домой, по дороге названивая в скорую. Долгие гудки сменялись короткими и обратно, так что к маме Илья приехал без врачебного подкрепления. Оно, как выяснилось, и не требовалось: мама совсем не страдала, лежала себе на оттоманке в окружении бутылок. И вот это зрелище безмятежно храпящей пьянчуги окончательно вывело Илью из себя. «Умираешь, значит», — сказал он.

До конца смены оставалось шесть часов, и при удачном стечении обстоятельств Илья еще мог вернуться на работу. Всё было готово: труп мамы расчленен, его части — расфасованы по пакетам. Прикинув, как побыстрее избавиться от тела, Илья составил такой график:

1. Ноги (ниже колена) — Крюков канал — 01:12
2. Ноги (выше колена) — Фонтанка — 02:14
3. Руки (ниже локтя) — Мойка — 03:02
4. Руки (выше локтя) — Ждановка — 04:16
5. Туловище — Лебяжья канавка — 04:58
6. Голова — в морозилке.

Потом погрузил все мешки в багажник машины и поехал развозить.

* Черпак — солдат, отслуживший половину срока. — прим. ред.

** Дух — солдат, прослуживший менее половины срока. — прим. ред.

*** «Пробивать фанеру» — значит проводить ритуал для вновь прибывших, со всей силы ударяя их в грудь. Задача духов — устоять на ногах, иначе процедура повторится снова. — прим. ред.

**** «Ловля бабочек» — незаконное армейское наказание. Нужно приседать, а затем прыгать как можно выше и хлопать в ладоши над головой, чтобы поймать несуществующую бабочку. — прим. ред.


Литературный редактор: Ева Реген


«Фальтер» публикует тексты о важном. Подписывайтесь на телеграм-канал, чтобы не пропустить.

Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤