Кровавый след белого как снег

Майя не была адептом современных течений, поэтому костюм лисы (рыжее платье со съемным натуральным хвостом, манишка из искусственного меха, маска из папье-маше) оказались не следствием увлечения новомодным квадробингом, а следствием увлечения старомодным поэтом Николаем. Он жил на пересечении Графского и Рубинштейна, в доме напротив прославленного Малого драматического театра, к стене которого Майя дерзнула прислонить свой лисий зад хвост в ожидании назначенной встречи. Но Николая, обещавшего забрать ее в 22:12 (не иначе) и отметить только с ней одной Новый год, не было, хотя уже вовсю шла тринадцатая минута.

Вот-вот должен был начаться 25-й, это будет год Змеи, кстати, Майин год, но ведь сейчас Майя — лиса и стала ей не по собственной прихоти, а по просьбе все продолжающего опаздывать Николая. Он заглянул ровно неделю назад в Майины пьяные глаза на вернисаже выставки живописца-концептуалиста в галерее «Борей» на Литейном, куда Майю пригласила бывшая подруга. Бывшая, потому что уехала с первым встречным 3D-дизайнером, отдав Майю на поруки подающему надежды, но нигде не печатавшемуся поэту Николаю. В рамках пост-вернисажной фуршетной возни он все хотел прочитать оду, посвященную выставляемому художнику, — но, боясь его обидеть колкой строфой, всячески оттягивал момент. Когда ему была удачно вручена Майя, Николай вспомнил строчки ленинградской поэтессы Елены Шварц, о которой Майя и слыхом не слыхивала. Николай показал Майе карточку, на которой была молодая Шварц, и попросил обратить внимание на их общие, по его мнению, глаза.

— У тебя лисьи глаза. Как и у нее, — Николай распалялся, не обращая внимания на потерянность Майи. Почему Майя в тот день так напилась, останется загадкой. Она просто хотела расслабиться и не ехать ни на какой вернисаж, но чего не сделаешь ради подруги, пусть теперь и бывшей. Да и картины отторжения не вызвали. Особенно успела понравиться серия под разоблачающим названием «Бред»: в памяти Майи осталось только название, содержание было безвозвратно утеряно законьяченным сознанием.

— Это кто? Твоя девушка? — спросила Майя, наводя фокус на карточку.

— Это гениальный поэт Елена Шварц, неужели не знаешь? Ленинградский андеграунд, сечешь? — И не дождавшись ответа, Николай зачитал свое любимое. Майя продолжала смотреть на портрет Лены Шварц, которая, казалось, синхронно с прочтением Николая разжимала и сжимала надменные губы, сама читала стихи, пусть и хрипатым мужским голосом. Какой голос был у Елены Шварц? Даже Николай — амбассадор Ленинградского андеграунда — не знал этого. Он читал и не знал, читал и ничего ровным счетом не знал, знал лишь только, какая идет дальше строчка, а что будет и не будет дальше, не мог предположить.

По мертвой серебром мерцающей долине,
По снегу твердому,
По крошкам мерзлым
Лиса бежит
На лапах трех.
Четвертая, скукожившись, лежит
Окровавленная в капкане.
Лиса бежит к сияющей вершине,
То падая, то вновь приподнимаясь —
То будто одноногий злой подросток,
То снова зверь больной
На шатких лапах.
Там на вершине ждет ее свобода,
Небесный Петербург,
Родные лица.
Лиса бежит, марая чистый снег,
Чуть подвывая
В ледяное небо.

Николай читал бесстрастно, но в Майю попадало каждое сказанное им слово, и к последней строчке, — там, где про ледяное небо, — Майя окончательно протрезвела и поняла, что крест, который она поставила на мужчинах после ряда мудачьев, заштриховывается как в черновике, и на чистой странице вписывается новое слово — Николай.

Она хотела заняться с ним сексом, тут же, в галерее, выбрав какой-нибудь укромный уголок, но не из-за собственной распущенности и окончательного грехопадения, нет. Просто уровень доверия, который она вдруг почувствовала к Николаю, прослушав всего одно стихотворение, превысил все допустимые нормы — и страшно подумать, что было бы, не ограничься Николай одним. Звучащие вслух стихи никогда ей не нравились и казались «кринжем», но здесь другое. Николай посредством Елены Шварц наконец сформулировал Майино состояние, не меняющееся уже более двух лет. Все это время Майя куда-то от кого-то бежала, но так и не сдвинулась с места, волоча за собой капкан вины, отчаяния, неспособности верить в счастливую будущность, в ту самую встречу, которая нейтрализует горечь Майиной жизни. Судьба вручила Майе Николая.

Вместо цветов он дарил ей стихи, и, разбирайся она в поэзии, сразу бы поняла: все, что писал Николай, было очень слабо, претенциозно, на грани нервной экзальтации. Физической близости между ними пока не случилось (Майя ставила на новогоднюю ночь), но была связь духовная, что гораздо важнее. Именно поэтому Майя предприняла всю эту канитель с арендой костюма и в качестве новогоднего сюрприза вырядилась лисой.

На часах — 22:40. Майя замерзала, но не от холода, а от кидалова. Неужели и Николай ничем не отличается от других петербургских мудачьев, а ведь еще гордо называет себя поэтом. Майя пыталась звонить Николаю, но шли гудки. И тут Майя увидела страшное.

На снегу, в том самом месте, где она переминалась с ноги на ногу в надежде согреться, багровели кровяные капли, словно проставленные кем-то точки. Майя вглядывалась в них, пытаясь понять, откуда они. Неужели это все тот лисий капкан, и теперь кровь из поэтической стала подлинной, но ведь никакой физической боли нет. Кровило, но не обжигало. И тут Майя поняла, что Николай больше никогда к ней не придет. В эту самую минуту Поэт где-то тихо, безвестно умирал без сил вырваться из захлопнувшегося капкана. Майя так ждала чуда, ждала, что в новом году все это непременно кончится, будет лучше, но кровь продолжала покрывать петербургский снег, как будто кто-то незримый бесконечно донорствовал ради спасения такого же незримого, которого уже не спасти ничем. И тут Майя написала свои первые стихи, которые сразу же параллельно с написанием посвящала Николаю.

Поэт умирает, я это чувствую
На Рубинштейна кровь на снегу
Я подбегаю, но не успеваю
Пасть разеваю, клыки обнажаю
Я же лиса, ты же сказал мне
Лисьи глаза у меня
Но спасти я тебя не могу

Ааааааааааааааааааа
Крик лисы,
плач лисы

Ты в капкане

Тебя разорвали

За то, что не смог замолчать
О тебе написали
И тут же все стерли
Боясь, что увидят

И кровь на снегу
Засыпается новою снегой

Николушка

Прости нас

Майя шла пешком до «Техноложки», где снимала комнату в коммуналке. Лисий хвост, как маятник, подметал тротуар, отмеряя пока еще девственные первые минуты нового года. В небе взрывались фейерверки, и Майе казалось, что все они рубинового цвета.

По пути Майя встретила молодую Лену Шварц, шедшую под руку с каким-то мужчиной. Оба были навеселе, перебивая друг друга: они читали, по-видимому свои новые стихи, среди которых Майя услышала то самое про лису, которое когда-то ей прочел Николай. Кстати, рядом с Еленой Шварц шел именно он. Поравнявшись на долю секунды с Майей, он, не обратив на нее никакого внимания, ушел со своей пока еще не обретшей тотальную гениальность спутницей глубоко в ночь — по кровавому следу белого как снег Петербурга.

Ранее «Фальтер» публиковал стихи Дениса Сорокотягина, посвященные потере привычных опор.

Мы выпускаем тексты о важном. Подписывайтесь на телеграм-канал, чтобы не пропустить.

Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤