Егор Летов и конец русского авангарда. Какой была поэзия лидера «Гражданской обороны»

В бытность желторотым поглотителем критических доз зауми, будетлянства, абсурда и всех доступных исследований по теме, я, среди прочего, наткнулся на книгу швейцарского русиста Жана-Филиппа Жаккара «Даниил Хармс и конец русского авангарда». Воистину, это глыба, гром среди ясного неба, филологический подвиг — по крайней мере, так мне казалось на заре юности.

Интенция автора сводилась к тому, чтобы, во-первых, вписать Хармса в поэтический и философский контекст его времени, а во-вторых, обозначить финальную точку в развитии русского авангарда. Прочитав эту книгу, я понял, что Хармс твердо стоял на плечах гигантов зауми и философов-мистиков из своего ближайшего окружения, а его смерть гробовой плитой наглухо заперла яркую и небывалую эпоху «дыр бул щыла» и «бобэоби».

Огорошенный, но убежденный последним тезисом, я долгое время пребывал в горестных думах о героической гибели русского авангарда. Пока однажды, вероятно, в один из тех болезненно-солнечных дней в Петербурге, что будто созданы для прогулок в компании кассетного плеера и бутылочки рандомного пойла, не услышал чарующие строки:

Добрый дядя сказал: «Пиджак»
Бодхисатва сказал: «Узюм»
Баба Миша сказала: «Ро»
Я подумал и промолчал.

За ними последовал сорокаминутный поток меланхоличного бреда, который не только норовил отправить меня в мир сверкающих зайцев и клалафуды клалафу, но и обещал ни много ни мало билетик по ту сторону «всех измерений».

В тот день в моей душе зародилась надежда, что, вопреки угрюмому швейцарцу Жаккару, у «больших паяцев солнечного мира», как называли себя русские футуристы, есть не только почитатели, исследователи и эпигоны, но и всамделишные зубастые наследники. Подобно пресловутому «настырному одуванчику», который неизбежно «раздирает асфальт», поэтический авангард начала XX века пророс, расцвел и дал волшебные плоды на окраине сибирской зимы в начале 1980-х.

Как вскоре выяснилось, та песня называлась «Детский доктор сказал ништяк». Именно с ее солнечного кэрроловского абсурдизма, а не, к примеру, апокалиптики «Всё идёт по плану» началось мое знакомство с ГО. С тех пор резиденты «ГрОб Records» всегда казались мне в первую очередь поэтами-абсурдистами, и именно их методичный алогизм, напоминавший о Введенском и Хармсе и их сводных европейских братьях — дадаистах, — казался осью, на которую нанизано всё остальное: политика, психоделия и макабрический рок-шаманизм.

Летов никогда не скрывал влияния, оказанного на него авангардом первой половины XX века. Щедро раздаваемые интервью-пояснения к собственному творчеству свидетельствуют о том, что уже в начале 1980-х он был знаком не только с текстами Хлебникова, Хармса и Введенского, но и с работами Кручёных и Тереньтева — редких птиц на небосклоне даже современных ценителей русского авангарда.

Введенского Летов неоднократно называл своим любимым поэтом и, судя по всему, до конца жизни относился к нему с большим пиететом. На альбоме «Прыг-скок» есть стихотворение «Ночь»:

Кролик мусолил капустный листок
В 69-м году был знаменитый фестиваль Вудсток
Я полотенцем очки протер
У котейки хвостик нечаянно обгорел
Введенский в петле плясал
Маяковский пулю сосал

В альбомном буклете его сопровождает авторская ремарка: «Стихотворение «Ночь», будучи написанным, в ночь с 9 на 10 мая, умопомрачительно и благодарно посвящается Александру Введенскому — поэту и соратнику».

Интерес к «левому» искусству с его алогизмом, дурашливостью и эсхатологическим накалом в Сибири того времени был свойственен не только Летову. Сооснователь ГО Константин Рябинов (Кузя УО) считал Хармса и Введенского гениями и почитал за учителей. Сооснователь проекта «Коммунизм» Олег Судаков (Манагер) с уважением отзывался о Хлебникове, а ближайшие сибирские соратники ГО — группа «Инструкция по выживанию» — фактически подарили Летову песню «Посвящение Кручёных».

Относительно недавно вышла в свет аудиозапись разговора, сопровождавшего застолье одного из резидентов «ГрОб Records» Олега Судакова и Егора Летова, — «Интервью, которого не было». Беседа, происходившая в 1989 году, во многом напоминает приперченные матом «Разговоры Липавского»: собеседники не отказывают себе ни в определенной элегичности повествования, ни в палитре выбранных тем, обсуждая происхождение электричества, бессмертие и покойников, христианство, паралич и самураев. Естественно, речь заходит о природе «настоящего» творчества и «подлинной» поэзии. Среди многих жемчужин в там есть такой отрывок:

О. С.: Ну вот даже взять, допустим, этого... футуриста, как его, который себя пупом земли объявил... Хлебников умер в 22-м годе, вот его сотоварищ Северянин или кто до 60-го года жил, в газеты закапывался.

Е. Л.: Кручёных... Нет, ну это хороший человек был… Он когда умер, ну ты врубись... как он умер, он перед смертью лежал и записку предсмертную писал, уже в состоянии этого... бессмертия и написал: и всё-таки... — у него знаешь есть знаменитое стихотворение «Дыр Бул Щыл, Убещур».

О. С.: Ну я в этом отношении неграмотен.

Е. Л.: У него все стихотворения такого плана. И вот он в этом состоянии взял написал: и всё-таки круче чем мой «дыр бул щыл», никто из человечества не родит в ближайшие пятьдесят — «пятьдесят» зачеркнул, написал — «сто» лет, и после этого умер. Ну ты врубись, какой чувак был!

Примечательно, с какой фамильярностью собеседники выводят на сцену Северянина, Хлебникова и Кручёных. Здесь может возникнуть закономерный (и не лишенный снобизма) вопрос: откуда сибирским панкам 1980-х известны тексты авангардистов?

В СССР ситуация с изданием футуристов и обэриутов была плачевной. Первая книга со «взрослыми» текстами Хармса вышла лишь в 1988 году, Введенского — в 1993-м. Из футуристов издавали только Маяковского и Хлебникова, а такая жемчужина зауми, как «Группа 41 градус» (Зданевич, Терентьев, Кручёных), толком не издана до сих пор. До середины 1980-х тексты русских авангардистов эпизодически издавались лишь за рубежом. В советском самиздате их распространяли филологи-энтузиасты Москвы и Ленинграда.

Любопытно проследить путь, которым «заумь» проникла на окраины Омска и очаровала резидентов «ГрОб Records». В первом приближении видны два возможных источника: круг Андрея Монастырского, с которым Летов познакомился около 1982 года во время поездок к брату, и тюменские друзья-музыканты, во главе которых стоял Мирослав Немиров — сооснователь группы «Инструкция по выживанию», в начале 1980-х студент филологического отделения, а впоследствии известный поэт и популяризатор футуризма. Именно она написал песню «Посвящение Кручёных», перепетую Летовым в 1991-м.

Наиболее ярко влияние зауми и поэзии абсурда проявилось в раннем творчестве ГО (1982–1985). В песнях этого периода можно встретить беспредметную поэзию в духе ОБЭРИУ — например, в песнях «Детский доктор сказал ништяк», «Клалафуда клалафу» или провокативно-мальчишеской «Эй, бабища, блевани»:

Ея пальки как удава
Пальки ваба, пальки ка!
Вот уссуся бурки-мурки
Баба треньки мордюка
Словно в кожаной тужурке
Выплывают из мешка

Кроме этого, характерной чертой первых двух «официальных» альбомов ГО — «Оптимизм» и «Поганая молодежь» — является своего рода манифестация бессмыслицы: песни в которых прославляются иррациональность, алогизм, в резком их противопоставлении миру упорядоченному и логичному («Среди зараженного логикой мира», «Я иллюзорен со всех сторон», «Я летаю снаружи всех измерений», «Кто ищет смысл», «Я бесполезен»). При желании и некоторой изворотливости несложно провести параллели между этими песнями-манифестами и знаменитой «звездой бессмыслицы» Введенского.

В 1985 году группу начинают активно преследовать власти: Летова отправляют на принудительное лечение в психиатрическую клинику, а его главного соратника Константина Рябинова, несмотря на проблемы со здоровьем, на два года забирают в армию.

Вернувшийся через некоторое время к звукозаписи Летов открывает новую страницу в истории «Гражданской обороны» — период остервенелых политических боевиков и душераздирающих метафизических баллад. Именно этот период приносит ему славу и надолго закрывает тему «радостного алогизма» в творчестве ГО. Однако, переболев анархизмом, коммунизмом и национализмом, в своем позднейшем «психоделическом периоде» Летов возвращается к радостному абсурдизму первых альбомов. В последнем альбоме ГО «Зачем снятся сны» Летов не только исполняет иронично-бессмысленную «Я чувствую себя не в своих штанах» (песня его друзей группы «Пик и Клаксон» начала 1980-х), но и перепевает собственную песню из раннего периода ГО — «Я летаю снаружи всех измерений» — гимн алогичности.

Особняком стоит «концептуальный» проект «Коммунизм», в рамках которого Летов совместно с Константином Рябиновым и Олегом Судаковым записал около 14 магнитоальбомов. Проект, без сомнения, отмечен влиянием «московских концептуалистов»: группы «ДК» Сергея Жарикова, (в которой играл брат Егора Летова — Сергей), группы «Мухоморы» и «Коллективные действия» Андрея Монастырского, которого, по словам жены Летова Натальи Чумаковой, Егор «страшно уважал». Как пишет сам Летов об одном из альбомов проекта, это был «апофеоз конкретной музыки (записанные авторские хэппенинги, частушки, радиоспектакли, речи Хо Ши Мина, Сулеймана Стальского, В. Леви, Брежнева, Ленина, тракториста Гиталова, фонограммы похорон, забвенных групп с «Garage Punk Unknowns» и т. д.). Тексты — от С. Михалкова и Л. Ошанина — до Кафки, Достоевского и Хармса. Использована масса несообразных и невообразимых технических хитростей».

И хотя стратегии «коммунизм-арта» (как называли его сами участники), были по преимуществу вдохновлены концептуалистами 1970–80-х, судя по манифесту «Концептуализм внутри», дух этого проекта был чисто футуристическим:

«Коммунизм-арт объемлет и синтезирует ВСЕ слои мировой культуры — это литература, изобразительное искусство, театр (хэппенинги, performance’ы, акции), музыка (от конкретной музыки — через панк, industry, эстраду, ноль-музыку, симфоническую — до народной). Предвидится использование кинематографа».

Мало кто знает, — а кто знает, тот, возможно, забыл, — что более двух десятилетий грохотавший со сцены про «иссохшего дедушку Ленина» Летов всю жизнь считал себя скорее поэтом, чем рок-музыкантом. По крайней мере, так говорил он сам и его близкие.

Вот, например, отрывок из интервью его жены, басистки ГО Натальи Чумаковой:


— Сразу спрошу: он считал себя поэтом?

— Более того, именно им, а не музыкантом, себя и считал. У меня его архивы с 1982 года, где стихи собраны в тетради с оглавлениями, с пронумерованными страницами, с вклеенными разного рода «объектами»: билетами, повестками в армию и так далее. Когда он после школы поехал к брату в Москву, то сдружился там с поэтами, особенно ленинградскими, многого набрался от концептуалистов. Я знаю, что он слушал «Мухоморов», страшно Монастырского уважал.

Или вот собственные слова Летова:

«Ведь, по большому счету, я не совсем музыкант, для меня это вынужденная творческая форма контакта с массами, потому что поэзия у нас не в чести. А я прежде всего занимаюсь разработкой слова, экспериментами над словом, психологией и философией, воплощенными в слове».

Большая часть летовских произведений издана посмертно в нескольких сборниках. Самый объемный из них — «Егор Летов. Стихи», а самый примечательный — «Дохлый Егор. „Ро!!!“ Коротенькие гениалища» — рукописный сборник, подаренный «Серёге Сергееву для показа душевным людям».

Его стихи можно условно разделить на сюрреалистические зарисовки, медитативные верлибры, горестно-ядовитые памфлеты и заумные «гениалища». В контексте этого эссе особый интерес представляют последние.

В каких-то вещах, например, в стихотворении, красноречиво названном «Новый футуризм», чувствуется влияние Маяковского:

И бездарно боюсь расплескать пóлно блюдище
Блинных словес одноразовых,
Много уже расфонтанил споты́ками
Ведь дороги-то ваши омские
Гастрономские вавилонские

Какие-то вещи своей велеричивостью напоминают о Хлебникове:

Дрожащее стекáло осенней воды
Пустылая вéчень
Давай, насекомый гармонист,
Трещи́ свои трéщи!
Небóсь свои небеса!

В каких-то стихах звучит чисто кручёныховская заумь:

Канáлая лáза
Анáла калáзия
Ци́ла зилáция кáца
Яца лизáка
Кли́зя
Ння
А зацацá!

И совершенно кручёныховское нахальство:

Я бло словесýю словесными нóвами
Мысля́ю смыслéния новых измéров
Авангарди́рую злыми футýрами
Ваши зевны́е майорства.
И НИКТО ИЗ ВАС НЕ ПОДАРИТ МНЕ.

Этим небольшим текстом мне хотелось закончить некогда затеянную с самим собой игру. Игру в названия книг, которые, скорее всего, никогда не будут написаны. Возможно, она вам знакома; если нет, то вот вкратце правила: когда в голове возникает какое-нибудь пленительное словосочетание (например: «Жажда жвала», «Крысосос» или «Атака в лаве»), не стоит тут же расставаться с ним, похихикав. Это сочетание следует убаюкать в голове, затем представить себе книгу с таким названием, потом представить себе, о чем она, мысленно прочитать, а после — доложить о проделанной работе достойному собеседнику.

Кажется, что если вычесть из творчества Летова панковский, психоделический и политический флер, то книга с названием «Егор Летов и конец русского авангарда» действительно могла бы быть написана. Летов был хорошо знаком с текстами и техниками авангардистов, он учился у них, считал себя их наследником, умело использовал их тезисы и техники. В фигуре Летова не так сложно увидеть бравого продолжателя дела будетлян, гордо стоящего на плечах «больших паяцев солнечного мира», а при определенном желании — и дерзкую эпитафию всей русскоязычной культуре XX века.

Литературный редактор: Влада Петрова


Хотите больше текстов о важном, литературе и свободе? Подписывайтесь на телеграм-канал «Фальтера», чтобы не пропустить.

Если вам нравится наша работа, можете поучаствовать в сборе средств — это очень поддержит редакцию. Спасибо 🖤