Гоголь — Джокер русской литературы. Как был устроен его юмор? Рассказывает филолог Иван Чернышов

— Филолог Александр Жолковский предположил, что разговор о роли плохого письма нужно начинать с Гоголя. Но что такое «плохое письмо»? Жолковский счел, что Гоголь «с самого начала писал плохо», поэтому у него «периодически возникала необходимость в уничтожении собственных текстов», а сжег он не только второй том «Мертвых душ», — причем дважды, — но и юношескую повесть, романтическую поэму, историческую драму.

Возможно, «плохое письмо» значит «пошлое»? О том, что Гоголь шутил пошло, писали критики, филологи и философы. Но возьмем, скажем, его шутки про пьяниц, вот они — «пошлые»? Петросян гарантирует, что эта тема вечна. Нет, по-настоящему плохо и пошло получается, когда, пошутив сто раз про пьяниц, в сто первый автор вдруг морализаторствует.

Писатель Алексей Писемский оставил характерный отзыв: «У Гоголя, при всей высоте комического полета, к сожалению в конце его деятельности мы видим противуположное явление… он еще в „Мертвых душах“ пытался поучать русских людей посредством лирических отступлений и возгласов: „Ах, птица тройка“ и... в переписке с друзьями дошел, наконец, до чертиков... писем с подобными претензиями и в то же время фразистых и пошлых я не читывал ни у одного самого глупого и бездарного писаки».

«Плохо» стало, когда Гоголь переродился из автора «Носа» в автора «Выбранных мест»¹, и «Выбранные места» — провал потому, что книга вопиюще бестактна: «Мы как читатели не можем себе представить, чтобы автор был столь бестолков и глуп. Но как быть с „Выбранными местами“, где автор именно таков?» — спрашивает Жолковский.

Восприятие современниками «Выбранных мест» как плохого текста было вызвано именно неувязками в стиле. Здесь Гоголь сочетает высокую церковнославянскую лексику с просторечьем, однако если у протопопа Аввакума это звучит органично, а у Пушкина в «Медном всаднике» редко, но метко, то у Гоголя совсем не редко и не очень метко, и читатель слышит фальшь. В эпоху реализма так писать было именно «плохо», — кроме того, раздражал и учительский тон.

Гоголь был великолепным мастером комического, но от него ждали и «духовной пищи», и он гордо принял эту миссию, пытался стать историком — да только не получилось.

Поздний Гоголь «предавался мании величия как по крупным, так и по мелким поводам, требовал себе лестницу в небо», пишет Жолковский. И когда «Выбранные места» начали ругать, их публикацию он «свалил на дурных советчиков, а сжигание второго тома „Мертвых душ“ — на лукавого». Набоков сравнил эту ситуацию со сказкой о рыбаке и рыбке, а Гоголя — со старухой из-за его амбиций: «Гоголь убеждал других и самого себя, что напишет произведение, бесконечно важное для России… и уговаривал друзей, что отныне его жизнь священна, что с его плотской оболочкой надо обращаться любовно, беречь ее, как треснувший глиняный сосуд, содержащий вино мудрости».

Гоголь дошел до того, что стал требовать, чтобы его рассуждения читались во время поста, как сакральные тексты. И фраза «Горе кому бы то ни было, не слушающему моего слова!» тоже была сказана серьезно. Такой тон нельзя было терпеть. Критик Петр Плетнев в письме Гоголю раздражался: «Но что такое ты?.. существо скрытное, эгоистическое, надменное, недоверчивое и всем жертвующее для славы».

Цензор Александр Никитенко не пропустил ряд фрагментов не потому, что находился под влиянием либералов, как думал Гоголь, а именно потому, что увидел: бестактность «Выбранных мест» многим покажется оскорбительной. Да и духовный цензор запретил ряд фрагментов с резолюцией «Нельзя пропустить, ибо у сочинителя понятия о сих [религиозных] предметах конфузные». И даже Набоков, ставя Гоголя чуть ли не выше всех в русской литературе, фактически не считал «Выбранные места» за подлинно гоголевский текст. Поэтому далее мы рассмотрим «подлинно гоголевские» произведения.

В прозе Гоголя от «Вечеров» до «Мертвых душ» красной нитью проходит прием, повторяемый столь часто, что Андрей Белый пошутил, будто Гоголь им отравился, — конечно, это гипербола.

Гигантомания Гоголя переросла в мегаломанию. Была ли прежде в литературе такая страсть к преувеличению, такая широта размаха? Конечно, была: у Рабле. В статье «Рабле и Гоголь» Бахтин исследовал эту тему и пришел к выводу: «У Гоголя нет точки зрения серьезности, противопоставленной смеху… Смех Гоголя создает… катарсис пошлости».

Розанов считал, что Гоголь хотел выставить «пошлость пошлого человека», и его на много лет заняла «одна пошлость». Он добавляет: «Почти весь Гоголь есть пошлость в смысле содержания. И — гений по форме, по тому, „как“ сказано и рассказано».

Конфликт между «что» и «как» — это конфликт сюжета и композиции. Важно, что «композиция у Гоголя не определяется сюжетом — сюжет у него всегда бедный, взято только комическое… Необходимость иметь что-то похожее на сюжет стесняла Гоголя», писал Борис Эйхенбаум.

«Вечера на хуторе» интересны и для анализа снов: «Сон Обломова», сны Тургенева, Достоевского — наследники гоголевских. Удивительно, как молодой Гоголь строил сны закрученнее, чем у Нолана в «Начале». «Все творчество Гоголя можно представить как ряд сновидений с пробуждениями во сне, — отмечал писатель Алексей Ремизов, — сон Ивана Федоровича Шпоньки — четырехступенной сон с толчками мгновенных пробуждений в мутную явь среди превращений; сон Чарткова в „Портрете“ — трехступенной — с пробуждением во сне — выходом в новое сновидение». В «Страшной мести» пан Данила «видит во сне сон Катерины… пестрый семипоясной сон… в литературе единственный. 7 ступеней сна — 7 цветных поясов: 1) Бледно-золотой, 2) Прозрачно-голубой, 3) С тихим звоном розовый, 4) Черный, 5) Темно-синий с серебром, 6) черный, 7) звучащий розовый».

Рассмотрев несколько «сложносочиненных» снов у Гоголя, можно согласиться с Ремизовым в том, что в глазах писателя грань между сном и явью размывается: «Мир как наваждение; во сне и наяву морока, и некуда проснуться».

Хлестаков — не просто лжец, он — Протей, способный принять любое обличье. Почему он врет? Как отмечает Юрий Лотман, основа вранья Хлестакова — презрение к себе: «Вранье потому опьяняет Хлестакова, что в вымышленном мире он может… стать другим».

Лжец интересует Гоголя, ведь он сам лжец по Лотману: «Гоголь был лгун… Вершиной [его] искусства было скрыть себя, выдумать вместо себя другого человека и от его лица разыгрывать водевиль ложной искренности… гоголевский образ лжеца носит не деструктивный, а конструктивный характер; он не разрушает существующего мира, а создает новый актом лжи. Эта ложь — акт творения… Быть лгуном для Гоголя — не естественное состояние человека… человек тяготеет к правде, но жизнь делает его героем противоестественных ситуаций. По сути не он обманывает действительность, а действительность обманывает его».

Быть Протеем, не иметь своей формы — творческий метод Гоголя. Условные сюжет и форма заполнялись подлинно гоголевским содержанием — здесь он был вполне искренен. Но «Выбранные места», формой уходящие к Фоме Кемпийскому, не выдержали конфликта формы и содержания.

Набоков заметил, что «искать в „Мертвых душах“ подлинную русскую действительность так же бесполезно, как представлять себе Данию по „Гамлету“». Можно обобщить: искать в литературе подлинную действительность бесполезно. Литература — не про это немножко.

Весомая доля новаторства Гоголя заключается в том, что в его текстах разжегся конфликт автора и рассказчика. Лирические отступления «Мертвых душ» — это их борьба за нарратив, за внимание читателя, постоянное перетягивание одеяла. И это именно борьба: в лирических отступлениях, скажем, «Онегина» нет конфликта, роман Пушкина гармоничен, и, хотя образ автора там меняется, отступления и основной текст принадлежат одному и тому же голосу.

Гоголевская же поэма — это поле битвы соперничающих голосов. Именно на этом уровне реализованы подлинные смыслы Гоголя, ведь его «интересовал герой, не имеющий своего лица, своего дела, своей внутренней организации и мгновенно адаптирующийся под структуру окружающего пространства», как отмечает Лотман. Это и Чичиков, и Хома Брут, и Хлестаков, и Башмачкин, и Поприщин. Все они — Протеи, как их автор. Их голоса изменчивы и подчас нестабильны, и Гоголь как бы колеблется вместе с ними при выборе тона, «распадаясь» на «лирического» автора и «комического» рассказчика.Однако Чичиков, «средний нормальный человек», — начинает по ходу поэмы приобретать отдельный статус, он — аполлонический герой. «Чичиков изрекал истины „всему есть граница“, „бесполезно приобретать вещь, решительно ненужную“, „не следует подвергаться неизвестности“», отметил Ремизов — советы в духе дельфийского оракула.

И, как над любым аполлоническим героем, над Чичиковым тяготеет фатум. Однако «нормален в „Мертвых душах“ один Чичиков, он пусть и маленький человек, но далеко не такой бессловесный, как Акакий, и не такой безумец, как Поприщин», считают Вайль и Генис, поэтому задача трехтомной поэмы («оживление» «мертвых душ») выглядела поначалу решаемой.

Однако многие персонажи «Мертвых душ» — это модели, не совсем люди: «Манилов, Собакевич, Коробочка, Плюшкин — эпические фигуры, они пришли из мира сказки… они величественны в своих страстях и пороках: если Плюшкин и прореха, то сразу на всем человечестве. Это былинные герои», продолжают Вайль и Генис, а не просто смешные аллегории пороков.

Эти герои не развиваются: вероятно, Плюшкин так и умрет скрягой, Манилов так и не перевернет страницу, Собакевич так и останется медведем. Да, мы не можем себе представить, чтобы они изменились. Более того, Плюшкин будто родился скрягой, Собакевич будто родился медвежонком.

Достоинство это или недостаток? Гоголь сполна получил от критиков: мол, это провал, ведь его герои неспособны выполнить его же задачу воскресения мертвых душ, такие души не могут стать живыми. Более того, Гоголя упрекали в том, что он изображал человека без сочувствия: невидимых слез никто не разглядел, — так может, и не было этих слез?

Конечно, Гоголь знал не только смех, но и страдания — базу русской литературы. С какой тяжестью пробирался Гоголь к вершинам искусства! «От письма к письму жалуется он на „лень“, „бездействие“ и „неподвижность“, на „умственный запор“», отмечает литературовед Юрий Манн. Сам Гоголь пишет: «Боже, сколько кризисов!.. Сколько я поначинал, сколько пережег, сколько бросил!», «На меня находили припадки тоски необъяснимой. Чтобы развлекать себя, я придумывал все смешное, что только мог».

И Гоголь сердился и смеялся, ведь, как он думал, «не рассердившись, не говорится никакая правда», но «комизм кроется везде, живя посреди него, мы его не видим».

Тотальность комизма вылилась в то, за что Гоголя и упрекали: он призывал видеть в Акакии брата, но в действительности будто не любил ни его, ни Чичикова, ни реальную женщину («Коли человек влюбился, он все равно что подошва»), ни абстрактную божью тварь, ни даже природу.

Гоголь не стал духовным учителем. Однако его подлинные заслуги лежат в сферах стиля, внутренней структуре его произведений. Гоголь превратил сатиру из чисто полемического жанра в жанр подлинно высокий, а также представил абсолютно новый в русской литературе тип конфликта: «автор против рассказчика». «Подлинный сюжет у Гоголя — в стиле, во внутренней структуре… Для того чтобы по достоинству его оценить, надо… отвергнуть привычную шкалу литературных ценностей», считал Набоков. «Место Гоголя в истории сатиры таково, что он впервые в русской литературе превратил сатиру из жанра инвективы в эстетическую модальность художественного письма» — отмечал филолог Валерий Тюпа.

И, совсем подытоживая, Гоголь — это не морализм «Выбранных мест» и хиханьки ради хиханек, а амбивалентность, сатирическая биполярность плюс эстетика.

¹ «Выбранные места» — сборник нравоучительных наставлений на тему «как правильно жить». Он включает изложенные доктринерским тоном мысли о том, как вести себя женщине, как помогать нищим, как «Нужно любить Россию» и тому подобное. Гоголь ссылается на труды церковных авторитетов вроде Фомы Кемпийского (отсюда прозвище позднего Гоголя — «Фома» и последующая пародия Достоевского, где героя зовут Фома). Неуместности добавляет и то, что эти труды и так входили в обязательное чтение гимназистов: публицист Иван Аксаков сердито напоминал Гоголю, что нечему ему, уже пожилому человеку, напоминать про Фому, которого он еще в юности прочитал. — Прим. лектора.

² Цитата из фильма «Джокер» (2019). — Прим. «Фальтера».

Мы выпускаем тексты о важном. Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить.

Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤