«Хотелось написать неприятный текст». Аня Гетьман — о своем романе «Шмель», тревоге и ремесле

— Как ты решила стать не только читателем, но и писателем?

— Мне всегда хотелось этим заниматься, но я по-разному это реализовывала.

Я начала писать в детстве, в общем-то классическая сентиментальная история. Не знаю, помнишь ли ты комиксы «Чародейки», они выходили раз в месяц. Я покупала их, читала за сутки — и потом нужно было 29 дней ждать следующий выпуск. У меня СДВГ, я очень нетерпеливый человек, это было ужасно. В какой-то момент я начала резать комиксы — отдельно картинки, отдельно реплики — и делать из этого собственные комиксы.

— Это была методика Берроуза.

— Да, метод нарезок (фрагментирование и перекомпоновка бумажного текста — прим. «Фальтера»). То, что он делал с текстами Рембо, я воплотила с «Чародейками». А потом со мной случились фанфики, я что-то пописывала в детстве, играла в текстовые ролевые игры.

В старшей школе я решила заняться журналистикой. Готовясь к ЕГЭ по литературе, прочитала очень много классики. Переехала из Омска, поступила на журфак, отучилась год и поняла, что ничего хорошего там не происходит. Отчислилась. Работала в SMM и смежных сферах, а в 2018-м начала вести блог.

Лет в двадцать я захотела серьезно заниматься литературой. Мне было страшно: никаких писателей рядом и подобной тусовки. Казалось, быть писателем — так же недостижимо, как быть космонавтом. А кино представлялось более реальным — поэтому я начала изучать сценаристику. В этом году закончила обучение в мастерской Дормана (российский кинорежиссер-документалист и сценарист — прим. «Фальтера») в Санкт-Петербургской школе нового кино.

Но литература по итогу — то единственное, чего я по-настоящему хочу.

— А сценарный опыт как-то помог тебе в писательстве? Мне кажется, мозг перестраивается так, что ты начинаешь думать действиями вместо лирических отступлений.

— Я всегда писала очень эссеистично и бессюжетно, «о высоком». Но в какой-то момент призналась себе: абсолютно все, что мне нравится, построено на событии. Я хотела разобраться именно с драматургической частью — и учеба мне помогла, Дорман крутой. У Дормана учились писательницы Женя Некрасова, Наташа Репина.

— Расскажи, пожалуйста, про свой блог. Как ты его развивала и к чему пришла?

— Когда я начинала, рилсов еще не было, все продвигались в основном через рекламу, покупали рекомендацию у блогеров в сторис. Это была понятная для меня задача: найти тех, на кого подписана близкая мне аудитория, и подумать, чем бы их зацепить. Я никогда не гналась за цифрами и хотела, чтобы приходили люди, с которыми мне самой будет искренне интересно. Старалась не лукавить, открыто делиться мыслями. В итоге в блоге и правда собралась классная компания.

Были моменты, когда я идентифицировала себя именно как блогерку. Очень много снимала и писала — примерно до пандемии. Тогда же я этим зарабатывала: продавала рекламу, консультировала начинающих блогеров. Потом поняла, что больше не чувствую себя именно блогеркой, нужно идти дальше.

Я хочу продолжать рассказывать о жизни, творчестве и путешествиях, но идея строить на этом свою личность и заработок стала тревожить. Мне важно во всем, что я делаю, чувствовать максимальный азарт. Сейчас я в непонятках относительно того, что делать с блогом. Иногда кажется, что все надо переделать и начать заново. У меня есть образ в интернете, но я уже не уверена, что этот образ — я.

Безусловно, в моей жизни очень многое случилось благодаря блогу — в том числе нашлось литературное окружение и люди, которые ждали мой роман. С другой стороны, я чувствую ответственность: есть подписчики, которые с малолетства за мной следят, и, мне кажется, они от меня ждут больше, чем моя мать.

— Как выглядит литературная тусовка, в которой ты варишься?

— Это все, с кем я познакомилась в [запрещенной соцсети]. Начинающие и устоявшиеся писательницы, книжные блогеры.

Литературных школ я очень долго избегала: мне было страшно подпускать кого-то к своей прозе. Но в какой-то момент я застряла с романом и поняла, что я свой единственный читатель, мне нужно хоть с кем-то поговорить. Поэтому зимой я пришла в мастерскую писательницы Оксаны Васякиной в школе WLAG. Это действительно очень помогло сдвинуться: буквально один разговор с Оксаной — и я полетела.

— Ты и сама преподаешь: из чего состоит этот опыт? В какую сторону направляешь своих учеников?

— У меня есть писательская мастерская, я практически беспрерывно ее веду. Занимаюсь в основном начинающими ребятами: теми, кто никогда в жизни не писал или писал только коммерческие тексты. На этом этапе людям важно получить разрешение: «Да, ты можешь писать».

Думаю, моя задача — попытаться найти сильные стороны и помочь их развить. Для этого мы проходимся по базовой теории вроде создания героя, структуры текста, ритма, работы с деталями, а параллельно пишем рассказ. Медленно и послойно, чтобы ученики могли на каждом этаже постоять, задать вопросы — мне и самим себе.

Плюс у людей часто есть запрос выстроить читательский трек. Я с этим тоже помогаю и сама на этом настаиваю: нужно читать современную прозу, чтобы понимать, каким языком вообще пишут про актуальный мир. Если ты читаешь только Чехова с Толстым, будет очень сложно написать о мире, где существует интернет.

Мне кажется, я сама уже профессионально читаю русскоязычную современную прозу. То есть просто иду по всем новинкам. Среди последних впечатливших меня текстов — «Раз мальчишка, два мальчишка» Аси Демишкевич и рассказы Татьяны Замировской.

— Каков был путь создания «Шмеля»?

— Поскольку роман про тревогу, мне важно было показать структуру тревоги и то, как она захватывает человека, его жизнь и решения. Недавно я нашла старые записи и поняла, что придумала идею летом 2022 года. На это время пришелся пик моей тревоги — впоследствии оказалось, что у меня тревожное расстройство. Шмель стал метафорой жужжащей тревоги, которая всегда рядом.

Я тогда попыталась набросать какой-то сюжет, у меня не вышло. Но в начале 2023-го решила к этому вернуться. Полгода просто возилась с сюжетом, переставляла кубики, а потом писала уже достаточно плотно.

Мой парень — художник, и он всегда думает на больших листах бумаги. Он увидел, как я мучаюсь с блокнотами, и сказал: «Давай я куплю тебе ватман». Я сначала отнекивалась, но когда он все-таки принес ватман и я его разложила на столе, оказалось, что это самая прекрасная вещь в мире — ничем не ограниченное пространство. Можно отказаться от линейности и выписать свободно все, что есть: детали, эпизоды, героев. Это помогает обнаружить новые связи. Письмо — это вообще как будто бы во многом про поиск неочевидных связей.

Каждый раз, когда я садилась за текст, мне приходилось вводить себя в состояние тревоги. Писать об этом со стороны я пока не научилась. И вот я себя в это состояние вводила, а потом тратила половину суток на то, чтобы успокоиться. Тогда у меня появилась идея оставаться в тревоге, пока не допишу текст.

Я отменила все дела, которые смогла. На несколько недель мы отправились на Пхукет: это просто остров, где нет даже пешеходных тротуаров. Я закрывала шторы, садилась в угол за столом и писала, а парень подкладывал мне еду под дверь. С небольшими перерывами я закончила текст за три недели.

— А как ты переключалась с тревожного состояния на нормальную жизнь? Как это разграничивала?

— Да плохо, потому что я и вне писательства тревожусь. Но когда меня начинало разматывать в жизни, я думала: «Так, я это сейчас в роман положу». Не конкретные события, но чувства. Я передавала собственные эмоции героям — так же поступают актеры.

Я по-прежнему много думаю и надумываю, но относительно времен, когда затевался роман, я, конечно, очень стабильна.

Каждый раз, когда происходит что-то страшное, с одной стороны, я искренне ужасаюсь. С другой стороны, в такие моменты моя тревога находит свой домик. И это такое стыдное чувство. Когда я его сформулировала, оно показалось мне кощунственным и кровожадным. На самом деле оно не такое. И как раз сложность этого ощущения мне хотелось передать.

— Мозг, привыкший к стрессу, в стрессовой же ситуации срабатывает лучше — потому что ты знаешь, как себя вести.

— Да. Там про это тоже есть. Тревожники могут казаться инфантильными — «ветерок подул, а мне уже беспокойно» — но в то же время умеют брать себя в руки и действовать в огне, помогать другим. А потом пустеют, когда больше некому помогать.

— Влияли ли на тебя какие-то авторы во время написания романа?

— Вообще да. И мне не кажется, что это плохо: я тащу не нарратив, не какие-то ходы, а настроение. На меня точно повлиял роман «Сердце-зверь» Герты Мюллер. А с мастерской Оксаны я унесла «Мой год отдыха и релакса» Отессы Мошфег — она сказала, что у меня получается похоже. Это подбодрило: есть Мошфег, есть я, мы с ней вместе.

— Как ты нашла издателя?

— Я изначально хотела в Polyandria NoAge. В начале 2023 года я написала первый синопсис и [в рамках опен-колла] отправила его Юле Петропавловской (руководитель издательской программы «Есть смысл», реализуемой в Polyandria NoAge — прим. «Фальтера»). Она вышла на контакт и дала советы: не хватало конфликта. Для меня это уже значило многое. Мне не сказали: «Аня, это какое-то говно».

Я доработала текст и на следующий день запаниковала: «А что если это плохо, а что если это никогда не опубликуют?» И в этом припадке написала Юле, но она была в отпуске. Рассмотрение заняло пару месяцев, по итогу которых мне написали: текст очень понравился. Я сидела и тряслась от радости примерно сорок минут.

— Вопрос, который надо задать в любом случае: насколько автобиографичным получился роман?

— Это не автофикшн — хотя я во многом опиралась на события из своей жизни. Я перевернула их и перемонтировала, рассматривала себя скорее как прототип.

Конечно, на эмоциональном уровне там много автофикшна. В целом я позволяла себе утрировать. Героиня — это не я, и других персонажей тоже не существует. Каждый из них — это несколько реальных человек, смешанных в одном. Всем привет.

— Надеюсь, они не обидятся после этого.

— Кто-нибудь обязательно обидится. Мне еще предстоит объяснить родителям, что не нужно это читать. Я вспоминаю «Рассказы» Наталии Мещаниновой и ее слова маме: тебе будет хуже, если ты это прочитаешь. Та ей сказала: да, хорошо, я не буду читать. Естественно, никто не знает, может быть, она прочитала в крысу. Может быть, и мои прочитают в крысу. Но лучше я об этом не узнаю.

— Как реагируют первые читатели и насколько это соответствует твоим ожиданиям?

— Дорман с первого курса нам говорил, что светлое стоит оставить в стороне, когда нам нужно сказать ту правду, которую мы хотим сказать. А моей правдой была невыносимость. Короче, мне хотелось написать неприятный текст, потому что это, *****, неприятно. Я надеюсь, что у меня получилось.

Отзывы иногда было сложно читать. Одна подружка написала: «Я тебя не любила, когда читала этот текст, мне стало плохо». Другая подружка сравнила героиню с героем Лимонова: он так сильно хочет, чтобы его любили, что идет буквально на все. И действительно, после этого я увидела влияние Эдички.

А еще говорят, в конце чувствуется надежда.

— Что дальше?

— Присматриваюсь к новому тексту. Думаю, записываю. Очень хочется вернуться к письму — но не потому что текст дозрел, а из графоманских побуждений. Я себя замедляю, тут потребуется большой и вдумчивый ресерч.

Благодаря «Шмелю» я набралась сил, поумнела и хочу героиню нового романа сделать более непохожей на себя. Конечно, для этого нужна смелость — и у меня как раз есть время для того, чтобы ее набраться.

В остальном: много читаю, планирую путешествия. И йогой начала заниматься регулярно — чтобы тревожиться поменьше.

«Фальтер» публикует тексты о важном. Подписывайтесь на телеграм-канал, чтобы не пропустить.

Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤