Издательство Inspiria выпустило книгу Дарьи Промч «Искус».
Паскаль — робкая девушка с мужским именем — живет в маленьком приморском поселении. Она ощущает, как местные традиции лишают ее воли, и не может сбежать.
Случайность сталкивает Паскаль с Певицей, харизматичной и своенравной женщиной. Она верит, что сможет изменить жизнь Паскаль, и предлагает отправиться в путешествие.
Читателю предстоит узнать, получится ли у девушки освободиться от навязанных обязательств и выбрать себя.
С разрешения Inspiria «Фальтер» публикует фрагмент о предательстве.
У меня никогда толком и не было ничего стоящего: грошовые безделушки да засушинки — жидкие васильковые букетики, вынесенные морем разноцветные стекляшки, замысловатые камушки. Зато было место, священное тайное место, личный алтарь — в самом конце поселения, за обветшалым портом, куда на моей памяти не зашло ни одного чужеземного корабля без крайней нужды, за кладбищем отслуживших лодок в одной из отвесных скал был грот. В приливы его затопляло, но, когда вода отступала, а она рано или поздно неизбежно отступала, туда можно было пробраться, не замочив ног. Это место, на которое я наткнулась в детстве совершенно случайно, стало моим храмом и убежищем. Там я сидела часами, представляя мир, раскинувшийся за горным хребтом, его многообразие и величие, красоту и нескончаемость, я представляла себя в этом мире, и меня даже потрясывало от волнения, когда по ровной, гладко вымощенной дороге я заворачивала за очередной воображаемый угол. Там я читала в солнечные дни, такие, когда желтые лучи будто висят в воздухе мелкими назойливыми пылинками и проникают даже в самые темные и отдаленные расщелины. Туда я несла свои жалкие просьбы, нищенские жертвы и невесомые беды, разрывающие между тем мое детское сердце на части.
Туда, в свой заповедный грот, я и направилась уже под вечер с плошкой молока, подслащенного медом (лучшей жертвы мне так и не удалось раздобыть), предназначавшегося богам, которым я так истово молилась, что они не могли не услышать. Это было время чаячьей кормежки: птицы кружили над берегом, образуя плотный, бесформенный сгусток; стремительно разрастающийся и сжимающийся, он отбрасывал на камни дырявую, серую тень. Внизу, на этой тени, на ее худой мешковине, стояли четыре старухи, сухие и согбенные от тяжести времени. Одинаковые медлительные фигуры, длинные черные платья, такие же платки на несоразмерно маленьких головах. Смертины невесты. Я помнила их с раннего детства, этих старух. Помнила, как они делили кругляш серого хлеба, как мяли в руках его ароматный пластилин, как кидали бестолковым визжащим птицам скатанные хлебные шарики, которые те ловили на лету. «Смотри, смерть кормят, ведьмы», — смеясь говорила бабушка. — «Почему?» — «Чайкам нельзя хлеб, девочка. Он застревает в горле, набухает и убивает их. Медленно и мучительно. Они кормят смерть, чтобы та не спешила к ним». Мне было жалко чаек, я даже плакала о них перед сном, но, как это часто бывает в детстве, скоро позабыла. Странно, что те самые старухи все еще живы. Работает, видно, их прикормка.
Я давно изучила расписание приливов и отливов, будто это было школьное или вокзальное расписание, точное и человеческое. Я редко ошибалась. Вот и теперь, дойдя до пещеры, я увидела, что отлив отогнал воду, оставив за собой гладкий, блестящий песчаный настил, беспардонно измятый отчетливыми человеческими следами, ведущими в мой храм. По инерции я сделала еще несколько шагов, прежде чем остановиться и осмыслить увиденное. Кто-то нашел мое место, разрушил тайну, придя сюда. Куда хуже: кто-то, по всей вероятности, был все еще здесь, в моем убежище — едва ли следы на песке продержались бы дольше получаса. Скользкая боязливая дрожь прокатилась волной от макушки до поясницы. А вдруг это уже знак? Вдруг сами боги пришли на встречу со мной? Я знала, что вряд ли. Но цеплялась за надежду, пускай и призрачную, пустую.
Подойдя к самому входу, ощутив на лице влажную затхлую прохладу все еще моего грота, я заглянула вовнутрь, в его темное брюхо, и поначалу ничего не заметила. Потом зрачок, преодолевший трудности резкого перехода от света к тьме, различил две фигуры, сидящие в странной позе, одна на коленях у другой, лицом друг к другу, руки, скользящие по спине, тени, отбрасываемые тенями. И удар, тяжелый глухой удар, с которым сократилось мое сердце, когда я смогла наконец разглядеть лицо более громоздкой, широкоплечей фигуры. Это был мой отец. В моем храме. С чужой женщиной. Руки разжались сами собой, выпустив плошку, и та с хрустящим звоном разлетелась на мелкие осколки. Я побежала.
Песок, в котором увязали мои сандалии, липкое молоко, стекающее по ногам, солнце, бьющее по глазам до слез, и сами слезы, морские, соленые, неуемные. И обида, захлестнувшая меня. И ярость. Я бежала сначала вдоль воды, не разбирая пути, а потом от нее, к заброшенным ангарам, не добежав до которых, я зацепилась ногой о поломанное весло и больно упала. И заплакала еще горше.
Мне хотелось орать что есть мочи от боли, досады и ужаса, от всех тех потерь, что боги обрушили на меня, отняв храм, оскверненный изменой отца, и надежду и окончательно забрав беззаботность, ее крохотные остатки. Но вместо того, чтобы заорать, я встала, поплевала на ободранную ладонь, растерла кровь, выступившую на ней, и пошла к домам, еще дальше от грота, преподнесшего мне эту реальность. Как на ладони, на моей стесанной ладони.
Человек, давший мне жизнь, с которым я и прожила бок о бок всю эту самую жизнь, предавал в это время маму, меня и нашу семью разом. Предавал как-то мерзко и низко, мелко и отвратительно. На грязном, не просохшем еще каменном полу моего святилища. В самом сердце моей веры, моего одиночества. Предавал, отнимая у меня единственный кусок этой земли, который я считала по-настоящему своим.
Боги, если это выход, о котором я молилась, если это путь, которого искала, то в чем он? Чего вы хотите от меня? На что испытываете? И за что...
«Фальтер» публикует тексты о важном и литературном. Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить.
Хотите поддержать редакцию? Прямо сейчас вы можете поучаствовать в сборе средств. Спасибо 🖤